Храм Фортуны
Шрифт:
— Послушай меня, — сказал Август, глядя на императрицу. — И прости. Я не могу поступить иначе, ты должна это понимать. Закон есть закон, он один для всех. И ты предстанешь перед судом. Но я обещаю...
Дальше Ливия не слушала. Она приняла решение. Терять ей все равно было нечего. С письмом, которое предъявит Сеян, ей не уйти от смерти. Ух, как взвоют тогда эти презренные шакалы в белых тогах! И первым среди них будет Сатурнин. Нет, такого удовольствия она им не доставит. Цезарь сам виноват.
— А теперь ты послушай меня, — сказала женщина изменившимся голосом, с каким-то новым выражением лица. — И слушай внимательно. Хорошо, я предстану перед судом. И я все им расскажу...
— Вот это правильно, — оживился Август, ожидавший совсем не такой реакции. — Они поймут...
— Да, они поймут, — со злобной улыбкой повторила Ливия. — Но только каяться я не буду и речь пойдет вовсе не об Агриппе Постуме.
— А о чем? — с тревогой спросил цезарь, ноющее сердце которого сжалось от страшного предчувствия.
— О многом, — протянула Ливия. — Например, о том, как посланный мною врач отравил твоего внука Луция.
— Что? — воскликнул Август, побледнев. — Не шуга так, умоляю...
— Теперь уж не до шуток. А хочешь услышать, как мои люди устроили засаду на твоего внука Гая? Или как...
— Да ты змея, — прошептал цезарь, с трудом приподнимаясь.
На его лбу выступил холодный пот, губы дрожали, прерывистое дыхание со свистом вылетало изо рта.
— Неужели ты сделала это?
— ...как я помогла отправить в ссылку твою дочь и внучку, — невозмутимо продолжала императрица, не сводя безумных глаз с лица мужа. — Сенаторы с интересом выслушают, как пять дней назад один из них, твой приятель Фабий Максим, был по моему приказу зарезан на дороге у Пинция.
— О, боги! — выдохнул цезарь, не понимая, грезит он или нет. — Чудовище! Как же ты могла? Змея... Ты ужалила меня в самое сердце! Чудовище!
— Ха-ха, — сказала Ливия. — Что ж, ты сам вынудил меня открыться. Теперь слушай... настоящий римлянин. Ничтожество!
Цезарь почувствовал страшную боль в груди, в голове у него мутилось, во рту пересохло.
— Позови врача, — слабо произнес он. — Мне плохо...
— Сейчас, — кивнула Ливия. — А ты больше ничего не хочешь сказать мне наедине?
— Хочу...
Собрав последние силы, Август потянулся к столику, который стоял возле кровати и на котором лежали навощенные таблички и стилос. Левой рукой он ощупью вытащил из-под подушки государственную печать.
— Я все тебе скажу, все, — словно в бреду повторял цезарь, вонзая железный стержень в воск. — Ты ответишь за все, змея... подлая змея...
Ливия поднялась с табурета и наклонила голову, чтобы лучше видеть.
Август неровными каракулями выводил:
"Руководствуясь соображениями государственной безопасности и по обвинению в государственной измене, каковая мною установлена доподлинно и вне всяких сомнений, приказываю немедленно, без суда... "
Цезарь на миг прервал и задумался: кровь дико стучала в висках. Конечно, без суда. Он не хочет, чтобы все эти ужасы слышали сенаторы, чтобы их потом обсуждали на Форуме и в забегаловках Эсквилина. По древнему римскому закону — практически давно не применяемому, но формально все еще имеющему силу — отец и муж имеет право лишить жизни членов своей семьи, если сочтет их проступок достойным такого сурового наказания. А ведь нет никаких сомнений, что проступки Ливии заслуживают самой страшной кары. Август вернулся к письму:
«...без суда и следствия казнить смертью мо...»
Он хотел написать: мою жену Ливию Друзиллу, но императрица вдруг схватила его за руку.
— Подожди. Прежде, чем меня убьют, я должна сказать тебе еще одно.
— Позови врача, — прошептал Август, чувствуя, что теряет сознание. Нет, он должен дописать приказ...
— Так вот, — продолжала Ливия, — ты сказал, что у сенатора Сатурнина нет причин ненавидеть меня. Это не так, у него есть очень веская причина. А хочешь узнать, какая?
Не ожидая ответа, она наклонилась к уху Августа и прошептала несколько слов. Остекленевшие глаза старика широко раскрылись и полезли на лоб, изо рта вырвался глухой протяжный стон, похожий на крик умирающего зверя, в груди словно что-то взорвалось, и он упал навзничь, хрипя и царапая скрюченными пальцами простыни на постели.
Ливия бросила на него быстрый взгляд и взяла со стола табличку с неоконченным приказом. Перечитала неровные слова:
«...соображениями государственной безопасности... по обвинению в государственной измене... немедленно, без суда и следствия казнить смертью мо...»
Императрица криво усмехнулась, секунду раздумывала, а потом дописала, подражая почерку цезаря, чему она выучилась уже давно: «... моего внука Агриппу Постума».
И приложила к тексту печать — индийский рубин с вырезанной на нем головой Сфинкса.
Глава XXVIII
Comoedia finita, plaudite [3]
Сабин сидел в своей комнате в доме по соседству со зданием, которое занимал Август, и от нечего делать перебирал свитки с какими-то пошлыми греческими стихами, которые только и нашлись в здешней библиотеке. Мысли его были далеки от фривольных элегий.
3
Comoedia finita, plaudite (лат.) — Представление окончено, похлопайте — традиционные слова, с которыми обращались к зрителям актеры в театре по завершении выступления.
Трибун раздумывал, почему нет никаких известий от Фабия Максима. Это его очень тревожило. Ведь у него находился документ огромной важности. Сегодня, правда, врач сообщил, что состояние здоровья цезаря заметно улучшилось, однако опасность еще не миновала, и в любой момент может случиться непоправимое.
А тогда им осталось бы уповать лишь на новое завещание Августа. Конечно, если принцепс поправится и сможет сам огласить его в сенате, то никаких проблем не возникнет. Но даже если с такой речью выступит, например, Тиберий, предъявив волю своего отца в письменном виде, завещание все равно будет утверждено. Ведь большинство сенаторов не очень любят Ливию, и охотно проголосуют «за».