Храни меня, любовь
Шрифт:
И сам ответил себе на вопрос — она радуется. Тогда к чему вся эта комедия? Зачем эта двойная игра, это постоянное «мы так счастливы» на людях? И тихая ненависть друг к другу…
— Мы счастливы…
Он повторил это вполголоса с ее интонациями, как самовнушение.
Мы счастливы, черт побери, потому что так надо. Сделайте «чи-и-из», и пусть ее рука ляжет вам на плечо. Невидимый фотограф щелкнет замечательную пару, она скажет старательно нежно, все-таки не сумев справиться с холодными, властными интонациями, «солнце мое», проведет пальчиком по щеке… Именно так выглядит рекламное счастье…
И
Мир — это слепок с рекламного ролика.
Это ее, Лорин, мир. Дешевый мир.
— Зачем мы вместе? — снова спросил он кого-то невидимого, забираясь в свой «фольксваген-гольф», который Лора считала старым. Надо поменять машину. Надо поменять голову, смеялся он. Она тоже старая…
Раньше он писал сценарии за неделю.
Теперь на самый попсовый сценарий уходило полгода…
Может, просто потому, что ему хотелось другого. Его донимали ночами сны о… «чем-то большем».
И все чаще ему казалось, что он мечет бисер перед свиньями и та божия искра, что была ему дана, непременно погаснет. Ведь не для этих же кретинских сериалов про героического детектива, который всегда находит преступника, а рядом с ним в очередной серии возникает очередная Лора, потому что она все гениально угадала про себя… Она — тот самый требуемый типаж. Та самая идеальная женщина, которая почему-то нужна многим сотням мужиков, но вот ему-то — нужна ли?
«Я б отдал тебя этим сотням, — подумал он, заводя машину. — Потому что мне все это не нужно. Ни машина вот эта, ни дом, ни твой мир… Нет мне места, вернее… Моей душе там нет места. Только тело помещается со скрипом в строго отведенных ему границах. Поэтому я бы отдал тебя; может быть, эти сотни знают, куда им спрятать душу, чтобы она не рвалась прочь из этой затхлости…»
Отдал бы… Он остановился — снова потемнело в глазах. Так с ним бывало всегда, когда он ощущал собственное бессилие перед судьбой. Впрочем, судьба была ни при чем. «Иногда мы принимаем за судьбу собственную глупость». Хорошая фраза для сценария… И это тоже глупость, поморщился он. Теперь чувство недовольства собой прогнало отчаяние. Да, именно так… Во всем виновато его странное пристрастие к банальности. Ведь все должно было быть как у всех, ежели не лучше, да? Поэтому появилась красавица Лора. И не важно, что без косметики Лора не особенно и красива. Говоря по правде, она ничем не отличается от сотни других женщин. И при косметической обработке тоже… Но у Лоры было то, что напрочь отсутствовало у него самого. Несокрушимая уверенность в эксклюзивности собственной правоты. Какие бы банальные и мелкие мысли ни приходили ей в голову, Лора всегда была уверена, что она оригинальна.
Или он снова не прав? И вымещает на ней злобу на незадавшиеся отношения, без тепла, без любви… Просто так надо.
— Так надо, — выдохнул он.
Раньше надо было изображать огромное чувство, которого не было, для родных и близких. Потом для зрителей окружающих.
Теперь надо для маленькой рыжей Аньки.
Теперь он намертво прикован к Лоре Анькой.
Как наручниками…
Анькой, которая сначала была маленьким комочком тепла, с серьезными, изучающими глазами, а потом этот комочек научился улыбаться, и сердце каждый раз заполняла нежность — стоило только увидеть ее, коснуться ее. Анька, которая
«Господи, как же это несправедливо», — подумал он, чувствуя, как снова рождается ненависть к Лоре, и напомнил себе привычно — Лора мать его ребенка, и ему снова послышались Лорины интонации и захотелось зажать уши, спрятаться и спрятать Аньку.
Куда?
Он судорожно вздохнул, зная, что сопротивление бесполезно. Анька любит Лору, и никуда они не сбегут, будут вынуждены подчиняться Лоре всю жизнь, предавая близких, как он сделал это когда-то с матерью и сестрой. точно так же…
Он прикован к Лоре Анькой, а Анька прикована к Лоре любовью.
— Как на-руч-ни-ками, — повторил он и усмехнулся, пытаясь найти в сером небе хотя бы маленький лучик солнца, как — надежду.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, он стал думать о Волке. С этим Волком произошла странная история — в начале сценария он был главным злом. Оборотень. На него и шла охота. Но чем дальше Андрей «жил» со своим героем, тем больше начинал понимать, что Волк — не зло. Глядя на мир глазами Волка, он видел, как похож этот мир на тюрьму, и сам начинал задыхаться от высоких домов, от улиц, запруженных машинами, и ему начинало казаться, что однажды он не выдержит — превратится навсегда в волка, чтобы получить смертельную пулю от охотника-сыщика… Как расплату за свободу. Но в эти минуты Андрей, впустивший в себя Волка, не боялся смерти. Это ведь была плата за свободу.
И — еще была проблема с девочкой. Той самой девочкой, за которую, по замыслу Андрея, Волк эту свою жизнь и свободу отдавал, потому что Любовь была важнее и жизни и свободы, вместе взятых.
Андрей часами бродил по улицам, вглядываясь в девичьи лица, и не мог найти ту, во взгляде которой была бы наивность, чистота и та глубина, в которой и Волк мог бы утонуть сразу… Не то чтобы они были некрасивыми, эти девочки — нет, Андрей отметил про себя, что девушки похорошели необычайно… Но их красота была глянцевой, ненатуральной, а глаза… Андрей усмехнулся. У них всех почему-то был взгляд «идеальной женщины». Лорин взгляд.
И он не раз вспоминал «Тридцать первое июня» Пристли, думая, что женщину для Волка, пожалуй, можно найти только в далеком прошлом. А потом сделать попытку поместить эту сказочную принцессу в современный мир, и… Тут ему становилось так жаль эту принцессу, что даже ради Волка он не мог смириться с этим ужасным видением — принцесса, которая растерянно стояла на перекрестке и пыталась понять, что это за глупый, никчемный мир, в котором ей совсем нет места.
И он продолжал поиски. Здешней «принцессы». Безуспешные поиски, увы…
«Наручниками», — подумал Дмитрий, улыбаясь. Точно поймал откуда-то чью-то мысль… При чем тут наручники?
Да ни при чем, у Димы так часто случалось. Придет откуда-то мысль и живет секунду. А он, Дима, пытается найти ее смысл — потаенный, тщательно спрятанный, потому что — это как игра. Кто-то гадает на картах Таро, а он вот — на обрывках мыслей, забредающих в его голову.
Он лежал на кровати, вытянувшись блаженно, под одной простыней. Из приемника на улице орала Глюкоза, где-то ругались матом громко и с чувством.