Храни тебя бог, Ланселот!
Шрифт:
Прежде чем вновь вернуться к моей истории, где события предстанут перед читателем в роковой их жестокости и неприкрыто проявятся все интересы и страсти, я почитаю необходимым — нет, не повременить с описанием их, но еще кое о чем рассказать; ибо поступки людей суть истинные доказательства их намерений, но, будучи только поступками, многие их причины — например, поступков самого Ланселота, причины той битвы — затушевывают лишь новую легенду творя, а то и вовсе их искажают.
Решающая схватка, осада и разгром Драконьего замка случились, бесспорно, благодаря появлению Ланселота, его замыслу, происхождению его и дарованиям, завершившись великой победой. И хотя в Британии и в иных дальних краях имелось еще несколько рыцарей того же размаха, возглавил приступ все-таки Ланселот и через него принял заслуженную смерть Дракон. Значит, личность этого рыцаря от событий неотделима, и я утверждаю сущую правду, когда говорю, что и не было у него иных помыслов, иной цели.
А теперь — не знаю даже, в который раз, — я вновь опишу читателям сей хроники унижение Ланселота на морском берегу, лживое милосердие Дракона, затем спор их и, наконец, вызов! И напомню еще о том, что Ланселот оставил в пыли рыцарские перчатки свои и плащ. Ибо если в истории Дракона, Ланселота и прочих что-то достойно внимания, то и сей факт, думаю, того достоин. Дракон, утопая в весьма любопытном смешении хвастливого торжества и страха своего перед Мерлином, — быть может, и для позднейших времен пригодится сей опыт! — вновь чудовищно просчитался. Он уже знал непоколебимость Ланселота, его необузданный нрав и уповал лишь на то, что, унизив, сделает его не Ланселотом либо, смертельно оскорбив, вызовет на поединок и уничтожит, сотрет его с лика земли. Поскольку же знал он — во всяком случае, понаслышке — лишь того Ланселота, каким он был прежде, то весьма удивился, а потом и вовсе охвачен был страхом, когда Ланселот, открыто сказав ему о своих планах, махнул рукой на прощанье и ускакал по сверкающему песку, берегом глухо ворчавшего моря. Дракон тут дрогнул, ибо толком не уразумел, что же произошло. Так и всякий тиран, узурпатор либо мошенник — он до той лишь поры уверен в себе, пока не повстречается с тем, кто поймет драконьи замыслы, увидит насквозь их и затем действует.
Что же до столь резкой перемены в поведении Ланселота, то сие лишний раз доказывает неизменную и, пожалуй, рискнем утверждать, неизменную его сущность.
Этот никогда и никем не побежденный воитель потерпел поражение — как он полагал — от Мерлина, признавшего его недостойным; и еще победил его, хотя и коварством, Дракон. И потому Ланселот — кто возлюбил поначалу лишь истину, потом же, будто к раскаленным каменьям прикрученный, истерзанный пленник, возжаждал мести — теперь, осознав, сколь ужасное сам потерпел оскорбление, увидев себя растоптанным, брошенным в пыль и поняв, что грозит ему опасность самой сущности своей — Ланселота — лишиться, вдруг отрезвел. И уже неумолимо, спокойно хотел одного — победить. Не только ради себя. Так победить, словно он и есть Избранный Рыцарь. Пусть не проснулся Мерлин, но остается Дракон. Вот тогда и стал он способен, насколько могу я судить грешным моим разуменьем, творить справедливость — и вовсе не так, как некогда и наивно почитал своей целью. Ибо связь мести и справедливости сложна, хотя и нерасторжима. Мщение предполагает ненависть, возмездие за действительные или воображаемые обиды, наказание, расплату, но расплату неизменно кровавую и ужасную. Тогда как утверждение справедливости — это возвышенность мыслей и чувств, многостороннее знание жизни и обдуманность действий Если же наказание, то справедливое и гуманное. Тот, кто пытался либо попытается впредь отделить друг от друга два эти понятия или разъять чувство, оба их кровью питающее, тот, видимо, худо мыслит, ибо действия и несправедливости, побуждающие к мести, творятся людьми и людьми же отмщаются. И потому верую я и исповедую что одному только сыну Господню Иисусу, да еще, быть может, святым, под силу разумно одно отделить от другого. А поскольку бог обитает от нас далеко и о его всемогуществе часто толкуют священнослужители, то и выходит — верно ли, нет ли, — что дурное и доброе в равной мере улаживаем между собою мы, люди. И вот все, что по вере моей и по совести могу я сказать после долгих раздумий: мщение без справедливости существует, но справедливости без отмщения нет, и я исповедую это, во веки веков, аминь!
Войско свое, Драконом столь презираемое, вооруженное железными вилами да цепами, Ланселот построил широким полукружьем в безопасном отдалении, куда не долетали стрелы и камни. Сам он стоял против ворот, за спиной его — Дарк и все те, в кого он особенно верил, кто тверже других подчинялся каждому слову Ланселота и научил его древней боевой песне.
Не одно новолуние полнолунием сменилось с тех пор, как Ланселот, дав время Дарку отойти на безопасное расстояние, посмеялся над вызовом Дракона и ускакал за купавшиеся в солнечном свете холмы… Теперь стояли ненастные дни, море и небо сплошь были серы, над гранитной крепостью лили не переставая дожди, и громы небесные заглушали неумолчную, грому подобную песню.
Этой песне и научили они Ланселота, напевая негромко, вполголоса, но со сверкающими глазами, в дымном сумраке вырытых в земле нор, научили много позже того, как приехал к ним Ланселот вместе с Дарком.
Когда услышал и выучил Ланселот эту песню, он, задумавшись, долго смотрел перед собой, а потом сказал:
— Перед тем как пуститься в дорогу, слышал я при дворе Артура глупую одну песню. В ней расхваливали войну. А ведь… кому она люба?
— Никому, — покачал головой один землепашец, — а только, поверь, господин рыцарь, иной раз и вправду надобно за оружие браться, вот как ты сам учил нас.
— Это так, — кивнул Дарк, — и я уже жду не дождусь, когда мы на них двинемся. Хотя… нет на земле ничего прекраснее мира!
Не к себе в пещеру повел Дарк спасшегося своего спасителя, он увел рыцаря далеко, совсем в иные края, и на одном месте никогда подолгу не оставался. Ланселота передавали из рук в руки, и как ни выслеживали его Драконовы псы, не нашли они даже его следа. Ланселот, до тех пор весьма заносчиво полагавший, что касательно поединков, многолюдных сражений и стычек — пеших либо верхами — знает решительно все, теперь, пристыженный, уразумел, что еще немало можно и ему поучиться. Но когда из надежной гущи леса наблюдал за рыскающими повсюду ищейками Дракона, то убеждался и сам: все выглядит так, словно бы ничего не случилось. Стоило псам показаться, как союзники его спешили укрыться под землю, те же, кто спрятаться не успел, становились на четвереньки и, опустив голову, мычали.
Лишь один-единственный раз нависла над ним опасность, ибо не поспели они замести следы лошадиных копыт, а без коня своего Ланселот не делал ни шагу. И тогда кто-то из тех, в скот превращенных людей отстал и, ведя себя непристойно, закружился и запрыгал перед слугами Непобедимого Властелина, пока не затоптал все следы подков черного скакуна, — ишь после того опустил он голову и стал ожидать смерти. Видел Ланселот, что подъезжает к его спасителю пес, и медленно вынул из ножен свой меч.
— Замри и не шевелись! — прошептал ему Дарк, — Тот человек умрет за тебя с радостью! Если же ты выскочишь, он умрет напрасно!
И Ланселот молча смотрел, как рубят на куски «тупое животное». Вечером этого дня и научили его той боевой песне, выставив прежде дозоры и собравшись в одной из пещер: словно мухи, они гудели и жужжали ее, эту песню, коей выучились у отцов, как и те от своих отцов.
— Скажи, Дарк, — спросил однажды бредя к новому убежищу Ланселот, — как это возможно, что вас, таких смелых и числом столь их превосходящих, запугали псы эти?
— Мы уже и спрашивать не умели, господин рыцарь. И, пока ты не пришел к нам, не показал, что победить псов возможно, считали их неуязвимыми. А еще, — продолжал он задумчиво, — мы боялись и ненавидели друг друга. Предателей опасались, ведь жалких людишек, куда ни взгляни, хватает повсюду.
— Это верно, — кивнул головой Ланселот. — А теперь?
— И теперь боимся, да только ненависть наша сильнее страха.
— Предатели и сейчас живы.
На лице Дарка мелькнула усмешка, какая в пору была бы любому псу Драконову.
— С тех пор как верим мы, что свергнем Дракона и опять станет править Мерлин, многих таких смерть настигла. Несчастный случай, — пожал он плечами, — В горах камень в голову угодил, деревом придавило на порубке, в реке утонул. Ну, и прочее.
— Дарк, — проговорил Ланселот, — какие же вы негодяи!
А Дарк расправил узкую грудь: гордостью наполнил его уважительный тон Годревурова сына.
Вот почему сужу я — хотя Дарк-то ничего не приметил, — что наитруднейший свой бой выдержал Ланселот как раз здесь, в эти дни, тем и одержав величайшую в жизни победу. Как-то пришлось им заночевать в густых можжевеловых зарослях: псы рыскали неподалеку, и они разводить огонь не стали, скоро легли и забылись сном — во всяком случае, Ланселот. Ибо отчего же иначе возможно, что вдруг он очнулся — понятия не имея, сколько минуло времени, — почуяв, как чья-то рука касается его плеча, другая же — мягко, но решительно — закрывает ему рот. Он вскинулся, одним прыжком отскочил назад… Однако стоял перед ним всего лишь Дарк.