Хранить вечно
Шрифт:
Хозяин осликов не торопился. Он внимательно оглядел сваленную на берегу поклажу путников, задержался взглядом на животе Хавивы, пожевал губами, отчего его длинный нос смешно задвигался из стороны в сторону, и лишь затем огласил цену:
– Пятьдесят серебряных сиклей.
Саксум поперхнулся.
– Пятьдесят?! Побойся бога! Да за пятьдесят сиклей серебра двух коней породистых купить можно, а не то что, понимаешь, каких-то двух ослов! Да ещё и на сбрую останется!.. Двадцать.
– Сколько?! Двадцать?! – глаза торговца опасно выкатились, а голос трубно загрохотал. – Ты с ума сошёл?! У нас на рынке хороший гусь столько
Впрочем, торговались недолго. Сошлись на тридцати. Саксум полез в свой дорожный сундучок, извлёк оттуда тяжёленькую полотняную колбаску, развязал её, вытряхнул на ладонь четыре серебряных монеты, после чего протянул колбаску торговцу.
– Девяносто шесть денариев. Проверяй.
Продавец снял с себя шерстяной пояс, опустился на корточки и стал разворачивать его, аккуратно расстилая по земле. В поясе, который по мере разворачивания постепенно превращался в большой клетчатый платок, оказались спрятанными маленькие разборные весы с круглыми бронзовыми чашечками и холщовый мешочек с небольшими гладкими камешками-разновесами. После этого торговец встал на край платка на колени и принялся вытряхивать из колбаски тускло отсвечивающие серебром, глухо позвякивающие монеты. Проверка полученных денег заняла времени гораздо больше, чем сам торг: продавец тщательно взвешивал каждый денарий, внимательно – то поднося к самым глазам, то откидывая голову назад и щурясь, – осматривал монеты, осторожно пробовал их на зуб, скрёб одну об другую и, кажется, даже нюхал. Вообще, его длинный нос принимал во всех действиях своего хозяина самое активное участие: он шевелился, морщился, краснел, покрывался мелкими бисеринками пота и всё время, постоянно двигался из стороны в сторону. Потом торговец осликами аккуратно разложил монеты в столбики по десять штук, дважды пересчитал все столбики и наконец поднял голову.
– Добавил бы пару монет, – жалобно пробасил он. – Денарий сейчас дешевеет. Вон, в Йерушалайме за зуз золота уже четыре денария дают.
– Давай я тебе лучше фиников отсыплю, – улыбнулся Саксум и, запустив руку в свою дорожную торбу, протянул торговцу на ладони несколько крупных глянцево-коричневых «пальчиков». – Хорошие финики. Посмотри. Нубийские. Прямо из Александрии. А сладкие! Как мёд!
– Не надо! – хмуро отстранил протянутую руку торговец.
Он свернул платок с весами и со всеми лежащими на нём монетами в длинную полосу, ловко подпоясался им и, поднявшись, принялся отряхивать колени.
– Один совет. Напоследок, – распрямляясь и опять глядя на Саксума сверху вниз, сказал он. – Больше не показывай никому свои деньги. Не надо. Лучше сразу их поменяй. А то… могут быть неприятности… – потом подвигал носом и добавил: – Возле старого рынка меняльная лавка есть. Кривой Элазар держит. Вот у него можешь… Это – здесь, рядом, сразу за воротами… – он показал рукой на возвышающуюся неподалёку могучую привратную башню и опять пошевелил носом. – Да и переоденься в местное. А то в тебе за два риса отставного легионера видать. А у нас их, знаешь ли, не любят. Опять же… могут быть неприятности. Напорешься на какого-нибудь… с кинжалом… Короче, я сказал, а ты думай. Жена у тебя – вон… это самое… Жалко.
Подытожив таким образом свою речь, продавец осликов отобрал у сына хворостину, с торжественным видом вручил её Саксуму и, повернувшись, зашагал прочь, гордо задирая голову и по-журавлиному выбрасывая
– Как ты думаешь, облапошил он нас? – глядя вслед удаляющемуся торговцу, спросил Саксум. – Девяносто шесть денариев всё-таки. Трёхмесячное жалование легионера.
– Понятия не имею, – откликнулась Хавива. – Может, и облапошил. Кто ж знает, сколько у них тут на рынке ослы нынче стоят.
– М-да… – Саксум задумчиво пошкрябал пятернёй в бороде. – Ну да ладно! Облапошил так облапошил. Чего уж теперь. И вообще! Куда нам было деваться? Не на себе ж, в самом деле, пожитки переть!
Босоногий малец, всё это время терпеливо сидевший у своего костра, встал, подошёл к Саксуму и требовательно протянул руку. Саксум внимательно посмотрел на него, а потом с самым серьёзным видом положил на чумазую ладонь несколько фиников. Малец с удивлением взглянул на отставного прима, потом сунул один финик за щёку, а остальные быстро спрятал куда-то под тряпьё и вновь протянул к Саксуму ладонь.
– Слышал, что сказал этот уважаемый? – кивнул Саксум вслед ушедшему торговцу. – Деньги поменять надо. А то, понимаешь… могут быть неприятности, – попытался он скопировать густой трубный голос продавца осликов. – Поменяем деньги – вместо дупондия получишь пять прут… Знаешь, где лавка Кривого Элазара?
Малец посмотрел на Саксума исподлобья, пошмыгал носом, а потом, приглашающе мотнул головой, повернулся кругом и, спрятав ладони под мышки, резво зашагал к городским воротам.
– Эй! Постой! – крикнул ему вслед Саксум. – Не так быстро! Нам ещё поклажу увязать надо!..
В меняльной лавке Кривого Элазара было сумеречно и почему-то пахло скисшим молоком.
Сам хозяин лавки – действительно одноглазый – сидел за грубо сколоченным столом и лениво наблюдал за вольно гуляющими по пустой столешнице большими зеленоватыми мухами.
Войдя, Саксум огляделся и, приблизившись, водрузил на край стола свой сундучок.
– Деньги меняем? – тихо спросил он хозяина лавки.
– Меняем, – вяло согласился Элазар. – Что у тебя?
– Денарии, – сказал Саксум.
– Сколько?
– Тысяча.
Единственный глаз менялы чуть не выпал на стол.
– Сколько?!!
– Тысяча, – подтвердил Саксум и, открыв сундучок, принялся одну за другой выкладывать перед обалдевшим менялой плотные полотняные колбаски.
– Золота нет! – опомнившись, быстро сказал Элазар. – На золото не меняю!
– Мне на пруты, – успокоил его Саксум, продолжая доставать деньги. – На пруты меняешь?
– На пруты?! – явно обрадовался меняла. – На пруты это с нашим удовольствием! На пруты это я моментом! Дети! Зэвик! Йоси! Эфик! Шмулик! – закричал он, оборачиваясь к задней двери. – Идите сюда! Несите деньги! Несите много денег!..
Через мгновенье в маленькой комнатке стало тесно и шумно. На столе вместо мух появился деревянный денежный ящик со множеством отделений, двое весов – большие и маленькие и великое множество плотно набитых, пузатых льняных мешочков, аккуратно завязанных пеньковым шнуром и опечатанных восковой печатью. Дети Элазара – верзилы, самый низкий из которых был на добрых полголовы выше совсем даже немаленького Саксума, – робко обступили отставного прим-декуриона, вежливо подставили ему стул, подали, смущённо улыбаясь, на серебряном подносе серебряную чарку с подогретым вином.