Хранить вечно
Шрифт:
— Сопротивление? Кто им здесь сопротивлялся?
Наверное, эта фраза предназначалась не мне, а барону, но я заметил, что ему доставляло интерес быть со мной более откровенным, чем со своими офицерами.
Два бронетранспортера, несколько специальных машин повышенной проходимости, два танка охраны и бронемашина генерала двинулись в глубь советской земли. По донесениям из частей прорыва, мы ехали по земле, где «было подавлено сопротивление противника».
Дорога пролегала деревней и лесом.
Деревня медленно догорала, не осталось ни одной избы, все было перерыто воронками от снарядов, месиво головешек, битого кирпича, домашней рухляди, которую не брал огонь. Но на дороге и другие следы. Два обгоревших немецких танка. Генерал остановился возле них. Вышел из бронемашины. При нем извлекли сгоревших танкистов. Очевидцев гибели этих двух бронированных чудовищ не было.
Генерал осмотрел танки и спросил:
— Что случилось? На танках нет следов от снарядов! Если бы это было в деревне, я понял бы так, что они сами наскочили на огонь… Как их сожгли?
Но никто ничего объяснить не мог.
В лесу на повороте дороги мы наткнулись на обгорелый бронетранспортер. Возле транспортера вразброс лежали трупы немецких автоматчиков.
Здесь уже можно было обнаружить следы боя. И не в зоне укреплений. Генерал обошел поляну. Мы насчитали тридцать немецких трупов, генерал отыскал в кустах труп советского пограничника. Он лежал, уронив голову на щиток пулемета «максим».
— Славная смерть! — сказал генерал. — Но не один же он сжег бронетранспортер?
Генерал остановил колонну. Автоматчики по сигналу офицера охраны попрыгали из бронетранспортера и окружили поляну. Из бронемашины вышел генерал.
Сопровождающие подошли к бронетранспортеру. Двое в штатском. Я и немецкий писатель.
В руке у него тут же появился блокнот и серебряный карандашик — нацелился записывать изречения генерала.
Ни от снаряда, ни от ручной гранаты бронетранспортер повреждений не имел. Специалисты сразу же установили, что гореть начала краска, а затем уже огонь охватил бензобак.
Автоматчики все до одного были обнаружены на поляне. Полный расчет бронетранспортера.
Генерал помалкивал, писателю нечего было занести серебряным карандашиком в записную книжку с золотым обрезом и символическим орлом на обложке.
Доложили, что в кустах обнаружен станковый пулемет. Коробки с расстрелянными лентами. От пулемета тянулся по траве кровавый след. Офицер охраны посоветовал генералу уйти в танк. Генерал отказался.
Да и чего опасаться? По дороге проходили немецкие танки и автомашины моторизованной пехоты, тянулась тяжелая артиллерия. На карте стояли отметки, что передовые танковые отряды углубились далеко от этой поляны.
Кровавый след привел автоматчиков к бронетранспортеру. Он протянулся мимо машины в двух шагах и свернул к лесу. В лесу нашли пулеметчика. Пограничник. Рядовой. Военный врач штаба группы насчитал у него тридцать пулевых ранений. Стало быть, ни последних сил, истекая кровью, он, положив немецких автоматчиков, подполз к бронетранспортеру, зажег его и уполз в лес… Тут и настигла его смерть.
Подошел генерал. За ним поспешил писатель.
— Пишите! — сказал ему генерал. — Славная смерть!
— Вы хотите, чтобы я прославил героизм противника? — спросил писатель.
Генерал был мрачен, под вызывающей холодностью он прятал свою ярость, свое беспокойство. Он искал выхода для своего гнева и обрушил его на гитлеровского любимца с серебряным карандашиком:
— Не опасайтесь отнять славу у немецкого солдата!
— Если я сообщу, что один русский убил тридцать немецких солдат, то…
— То вы этим покажете, с каким противником, с каким опасным и трудным противником пришлось встретиться немецкому солдату! И если мы побеждаем такого противника…
— Да, но тогда у немецкого читателя возникнет вопрос: когда же мы войдем в Москву?
— Когда — это не вопрос! — опять оборвал генерал писателя.
— Нет, это вопрос! — откликнулся писатель. — Рейхсфюрер, направляя меня в вашу группу, высказал уверенность, что это произойдет на восьмой день войны… Имеет ли смысл при таких условиях говорить о героизме противника… Я не успею по этому поводу изложить свои рассуждения, как в газеты придет сообщение о падении Москвы…
Спорить с рейхсфюрером, даже заочно, генерал не пожелал.
Он направился к бронемашине, но по дороге, через плечо, все же счел возможным бросить несколько слов писателю:
— Я все же советую вам сфотографировать это поле боя…
Генерал направился к командирскому танку.
Лесная дорога исполосована гусеницами, по обочинам повалены деревья, изрыты кусты, трава опалена выхлопами газов.
Неширокая речка. На карте она обозначена как рубеж, который был преодолен еще на рассвете. На карте значилось, что мостик через речку охраняется немецким патрулем.
Охраны не оказалось. Впереди маячили ракитные кустики, шел глубокий след по лугу к броду. Танки свернули к броду, бронетранспортер с автоматчиками на мостик.
Я с писателем сидел в бронемашине, замыкающей подвижную группу генерала. Самая удобная позиция для обозрения всего, что произошло около мостика.
Из ракитника по бронетранспортеру кто-то открыл пулеметный огонь. Затем вспышка на бронетранспортере, и по его бронированным бокам побежало змеистое пламя; рухнул мостик, бронетранспортер носом провалился в речку, взорвалась ручная граната.