Храните вашу безмятежность
Шрифт:
Тон супруга был скептичен, ни на что он не надеялся.
– Дона Филомена, – не унимался да Риальто-младший, – примите заверения…
Тишайший потянул меня за руку:
– Идем.
Шаг, другой. Я смотрела прямо перед собой. Стыд выжигал меня изнутри. Так иногда бывает, когда стыдно не за себя, а за другого. Хотя нет. За себя. И я была влюблена в это ничтожество? Хорошо, что здесь много людей, хорошо, что толпа быстро сомкнулась, скрывая от меня Эдуардо. Скорей бы полночь.
Музыка, вино, веселье. Нас усадили во главе стола в большой обеденной зале. Смотровое окно
Потянулись торжественные речи.
– Ничего не ешь, – велел дож, перехватив мой голодный взор. – Артуро должен сначала все проверить.
– Ну, вряд ли командор будет травить нас в своем доме.
– Законы гостеприимства его обычно в этом не ограничивают.
– Неужели? – Я посмотрела на синьора да Риальто, который как раз протокольно вещал с противоположного конца стола. – Он кажется таким милым.
– Именно, что кажется.
– Филомен сказал мне…
– Замолчи.
Я обернулась по сторонам. Рядом находились наши дворцовые слуги, соседние кресла у стола занимали наши придворные. Крысы? Филомен говорил, что во дворце завелись крысы. Значит, Чезаре не доверяет вообще никому. Как плохо и как сложно.
Поаплодировав командору, я спросила нейтрально:
– Какой костюм выбрал себе дражайший супруг для карнавала?
– Вот только нарядами я еще не занимался.
– А я буду русалкой.
Тишайший фыркнул.
– Его серенити не любит русалок?
– Его серенити не за что их любить, – пояснил дож любезно. – Они заколдовали его серенити.
– Тишайший Муэрто помнит имена злокозненных колдуний?
– Его тревожит любопытство, проявляемое серениссимой по этому поводу.
– А серениссиму печалит охлаждение к ней тишайшего супруга, – проговорила я, глядя прямо в глаза цвета спокойного моря.
Мое сердце ударилось о ребра и замерло в ожидании, я перестала дышать, боясь ответа.
– Может, – хрипло спросил дож, – мне удастся утолить печали серениссимы?
Нас прервали. Кардинал Мазератти желал произнести тост.
Чезаре его выслушал, приветственно поднял бокал и отставил его, даже не поднеся ко рту.
– Итак, – тишайший повернулся ко мне, прижавшись коленями, – на чем мы остановились?
Нас опять прервали. Дон да Риальто зазывал гостей на галерею, чтоб мы могли полюбоваться цирковым представлением. Пришлось вставать и тащиться наружу. Там по правую руку от сыночка воздвиглась синьора Муэрто, в чьем присутствии флиртовать не то чтобы не получалось, попросту не хотелось.
– Все хорошо? – весело спросила Панеттоне, прислоняясь к балюстраде.
В вышине на натянутом между башенками канате танцевала циркачка, и Маура запрокинула голову, любуясь силуэтом на фоне ночного неба.
– Прекрасно!
Толпа теснила нас со всех сторон, прижимая меня к Чезаре, его рука обняла мою талию. Я хотела еще что-то сказать подруге, но, когда зрители разразились аплодисментами после особо удачного кульбита акробатки, его серенити увлек меня куда-то в сторону.
– Тесоро…
Мы оказались в полутемной каморке под лестницей, шапка супруга уткнулась в деревянную балку, мне в бок уткнулась ручка швабры.
– Что ты там говорила об охлаждении? – после продолжительного поцелуя спросил Чезаре.
– Эдакой малостью моих печалей не утолить.
– А так?
Еще один поцелуй. Я подумала, прислушиваясь к ощущениям, и покачала головой:
– Может, после случки…
– Гадкое слово.
– Обычное.
– Не произноси его.
– А то что?
– А то я устрою тебе случку прямо в этом чулане.
– Какая нелепая угроза! – фыркнула я. – Всем известно, что для этого нужна кровать.
Его серенити привычно обратился к небесам, выражая на сей раз недоумение, где разводят таких незамутненных соблазнительниц. А я вспомнила, как он целовался с Паолой на причале палаццо Мадичи. Она тогда таяла в его руках примерно как я сейчас.
Поэтому, когда Чезаре потянулся ко мне снова, я отстранилась.
– Не время и не место, ваша серенити. Нам следует вернуться к гостям.
Не знаю, чего я ожидала. Дож, ни слова мне не сказав, развернулся и вышел. Дверца осталась болтаться на одной петле. И я осталась. Оскорбленная и несчастная. Гордая и несломленная.
– Филомена? – Петля подломилась, дверь рухнула, в проем заглянула Маура. – Наконец я тебя нашла.
– Панеттоне, – всхлипнула я, – представляешь…
– Потом, – перебила подруга, втискиваясь ко мне и обнимая за плечи, – у нас мало времени. Этот ублюдок здесь. То есть он не знает, что он ублюдок…
– Карла?
– Да, молчи. Она появилась на балу, будто ничего не произошло…
– Слава богу!
– Молчи! – Маура шептала едва слышно. – Он не подозревает, что мы его раскрыли. Филомена, я хочу проучить этого стронцо. Умоляю, сделай вид, что до сих пор ни о чем не догадалась.
– У меня-то это получится, а вот ты, Панеттоне, та еще притворщица. – А потом я вспомнила, как дона да Риальто водила меня за нос целых три года, и прикусила язык. – Хорошо. Надеюсь, ты отомстишь ему за всех пострадавших от их гадкого рода женщин.
– Рагацце, – негромко донеслось снаружи.
Голос принадлежал синьорине Маламоко, я его узнала.
– Мы с Чезаре целовались, – сказала я Мауре.
– А потом? – Панеттоне тоже сделала вид, что не услышала Карлу.
– Ну, все было довольно мило, пока я не вспомнила, как мы подглядывали за ним с Голубкой… Чикко! – Ящерка взбежала по моей руке, разбрасывая язычки пламени.
– Дона догаресса, – Карла присела в реверансе. Синий костюм Коломбины шел ей невероятно.
Как мы с Маурой могли принимать ее за девушку? Высокий воротник абсолютно точно маскировал адамово яблоко, оборки скрывали отсутствие груди, а пудра и румяна на лице – следы регулярного бритья. Да кого я обманываю? Не зная, что перед тобой мужчина, никто бы ни за что не догадался. Высокая, изящная худощавая синьорина – вот кто такая Карла Маламоко. И ко всему наша ближайшая подруга, что бы там ни было у нее в штанах, то есть под юбкой.