Хранитель ключа
Шрифт:
Однако Рихард легко прочел сообщение. Хотя и всматривался он в эту надпись долго, произносил какие-то слова, слоги, буквы — проверял себя. Затем кивнул и улыбнулся. Сел на лошадь и отправился совсем не в сторону столиц, не дорогой, которая согласно указателю вела к Тобольску.
Лошадь выбивала пыль из шляха безымянного, заросшего ковылем.
Гуляло солнце в городском саду славного города Мгеберовска.
Гулял и народ — еще с утра доставал из шифоньеров одежду приличную, но пропахшую нафталином. Грелись утюги, гладились
По причине того, что городишко был мал, место прогулок занимало совсем немного места. Всего-то и было, что городской сад да набережная. И часто бывало: пришедшее семейство прогуливалось по набережной неспешно, чинно раскланивалось со встреченными знакомыми. Да и с незнакомыми тоже здоровались — так, на всякий случай. Ведь город мал, и если ты кого-то не узнал, то, может быть, просто забыл человека. А если и не знал доселе — что за беда, наверняка есть общие знакомые…
Но пройдя саженей сто, доходили до конца прогулочной зоны. Дальше были городские кварталы — тоже довольно приличные как для городка глубоко провинциального. Но гулять среди них не хотелось — они были привычны по жизни обыденной.
Посему одиночки и пары, семьи и просто группы молодежи, дойдя до ворот сада поворачивали и шли назад. Снова здоровались, кланялись — и так до других ворот. Гуляющие ступали осторожно, дабы не задеть шуршащий по земле листопад.
Ветер срывал лист с деревьев, растущих на набережной, бросал его в воды реки. Делал это задумчиво, по одному листку, так словно гадал: сбудется — не сбудется. Река же в тот день будто спала, текла лениво, и слабенький ветерок легко гнал лист против течения.
Из ресторации «Константинополь», принадлежащей неизвестно как попавшим в эти края туркам, музыканты вынесли стулья, инструменты. И репетировали на свежем воздухе себе на забаву да для удовольствия почтенной публики. Играли чопорные вальсы и легкомысленные польки.
Афиши зазывали в расположенный рядом синематограф на "Пиковую даму" в постановке Протозанова.
Вдоль городского парка шли рельсы. Когда-то давно, еще до империалистической войны в городе задумывали пустить трамвай. Сталелитейный завод, расположенный совсем недалеко производил в избытке рельсы, но в этакую глушь трудно было доставлять трамваи. Тем паче, что если везти электрические, то к ним надо было приобретать и электростанцию, и провода… Думали найти пойти своим путем, все же не Европа здесь. Пустить, к примеру, трамвай на газолиновой тяге или вовсе на паровой? Заодно будет чем обогреть пассажиров, тем паче что зимы тут на полгода. Правда, к вагоновожатому и кондуктору следовало добавить чумазого кочегара, но это смущало меньше всего…
Затем решили, что двигатель, тем паче паровой — это сложно, склепали тележки, думали пустить классическую конку.
Но за дело взялся местный силач, некогда отставший от проезжавшего по этим краям цирка. В былые времена на обозрение почтенной публике он сдергивал с места на сортировочной станции пассажирский
В скором времени за умеренную плату он уже впрягался в вагон трамвая и довольно резво тащил его три версты от кольца и до кольца по набережной реки Вонючки. Сделав полный круг, выпивал кружку пива.
На зиму этот транспорт закрывался.
Так продолжалось три года, но в одну зиму силач спился и умер от белой горячки.
Транспорт пытались возродить. Правда, для полного эффекта приходилось впрягать не меньше шести человек. Из-за этого мускульный трамвай пришел в упадок. Ибо когда тележку тянет силач — это аттракцион. Когда же шестеро человек — более походило на картину "Бурлаки на Волге" господина Репина.
К гражданской войне уже сгнил вагончик в депо, затем оно само пошло дымом. Остались только рельсы. Да и те потихоньку уходили под грязь.
И все больше во время таких променадов те, кто постарше вспоминали об этом не то транспорте, не то аттракционе, рассказывали молодым…
…Но вот, издалека послышался чеканный шаг. Маршировали лихо, не щадя сапог и брусчатки. Отцы семейств прервали разговоры, барышни приготовились бросать в воздух чепчики и прочие подручные предметы.
Но нет, несколько рано…
Из-за угла действительно вышел полувзвод солдат. Но перед ним на телеге везли двух штатских закованных в кандалы. Те, как и надлежит заключенным, выглядели неважно — заросшие, в одежде мятой.
Выглядели растерянными, взгляд прятали, а когда все же один поднял голову, то, здороваясь, кивнул некоторым из собравшихся.
Люди охали: заключенные были многим знакомые. Один владел текстильной мануфактурой, другой скучно именовался финансистом. Кто бы мог подумать, — шептали люди, — что мы их увидим так, в кандалах? Ведь с приходом новой власти дела у этих двоих пошли хорошо. Многие обыватели даже считали их масонами.
Но если эти двое были масонами, то оставались таковыми недолго.
Корнет, ведущий процессию, осмотрелся и кивнул в сторону одного из домов. Дескать, да, этот вполне сгодиться…
Затем отволокли закованных к стене, полувзвод перестроился в две шеренги, первая встала на колено. Вскинули винтовки.
— Пли! — выплюнул корнет.
От залпа задрожали стекла в окнах, вздрогнули обыватели. Люди в кандалах осели так словно их сморила усталость.
— Оружие — к но… — командовал дальше корнет. — ГЕ!
Двадцать прикладов стали на мостовую.
— Первая шеренга! Встать! На ре… — МЕНЬ!.. Взвод! Нале-ВО! Шагом… МАААРШ!
И прилежно чеканя шаг, расстрельная команда удалилась.
Народец продолжал гулять — но уже задумчиво. Оркестр из ресторана замолчал. Лишь через четверть часа один музыкант на гитаре стал наигрывать "Умер бедняга в больнице военной" — песню народную, но на слова Великого Князя.
Убитые остались лежать у стены. Тела исчезли ночью, утром дворники, страдающие бессонницей, засыпали кровь припасенным на зиму песком. Еще через два дня люди, пожелавшие остаться неизвестными, заштукатурили побитую пулями стену.