Хранитель пчел из Алеппо
Шрифт:
– Значит, так, я оказался за спинами двух вооруженных мужчин и услышал, как они на что-то спорят. Эти двое выбирали мишень, чтобы потренироваться. Когда они назвали ставки, я понял, что они говорят о восьмилетнем мальчике, игравшем в одиночестве на дороге. Даже не знаю, как он там оказался. Почему мать отпустила его…
– Во что он был одет? – спросила Афра. – Тот восьмилетний мальчик. Во что он был одет?
– В красный джемпер и синие шорты. Джинсовые.
– А какого цвета у него были глаза?
– Я не видел его глаз. Наверное, карие.
– Могла ли я знать этого
– Возможно, – сказал я. – Я его не узнал.
– И во что он играл?
– У него был игрушечный грузовик.
– Какого цвета?
– Желтого.
Афра словно желала отсрочить неизбежное, цепляясь за живого мальчика как можно дольше и тем самым продляя ему жизнь. Я несколько секунд молчал, позволяя ей посидеть в тишине, прокручивая ситуацию в мыслях. Возможно, она запоминала цвета или движения ребенка, желая сохранить это в памяти.
– Продолжай, – сказала Афра.
– Я слишком поздно понял, в чем дело, – проговорил я. – Один из тех мужчин выстрелил ему в голову. Люди кинулись врассыпную, улица опустела.
– И что сделал ты?
– Я не мог пошевелиться. Ребенок лежал посреди улицы. А я не мог пошевелиться.
– Тебя могли застрелить.
– Выстрел был не точный, мальчик умер не сразу. Его мать была в доме на той же улице, вопя во все горло. Хотела побежать к нему, но мужчины стреляли и выкрикивали: «Ты не сможешь подойти к своему щенку. Ты не сможешь подойти к своему щенку».
Я заплакал, закрыв лицо ладонями. Жаль, что нельзя стереть увиденное из памяти. Хотелось все забыть.
Потом я оказался в объятиях, окутанный ароматом хлеба.
Ночью упала бомба; в небе сверкнуло, и я помог Афре приготовиться ко сну. Она выработала свой маршрут по дому, водя открытыми ладонями по стенам, шаркая ногами. Могла сама испечь хлеб, однако перед сном просила, чтобы я раздел ее. Я свернул одежду и положил на стул возле кровати, как раньше делала она. Снял с Афры хиджаб, волосы упали ей на плечи. Она села на кровать и подождала меня. Той ночью было тихо, больше никаких бомб, и комната наполнилась спокойствием и лунным светом.
В этой спальне осталась огромная воронка от снаряда: отсутствовала дальняя стена и часть потолка, через дыру виднелся сад и небо. Жасмин над навесом попал в луч света, позади чернел силуэт фигового дерева, раскинувшегося низко над деревянными качелями, которые я сделал для Сами. Стояла глубокая тишина, без малейшего отголоска жизни. Здесь царила война. Дома опустели или стали приютами для мертвецов. В тусклом свете сверкали глаза Афры. Мне хотелось обнять жену, поцеловать нежную кожу на ее груди, забыться с ней. Я отвлекся всего на одну минуту. Затем она повернулась ко мне и посмотрела так, словно видела. Точно уловив мои мысли, Афра сказала: «Знаешь, если что-то любишь, у тебя это заберут».
Мы оба легли, издалека донесся запах гари и пепла. Афра лежала ко мне лицом, но не касалась. Мы не занимались любовью с того дня, как умер Сами. Иногда она позволяла держать ее за руку, водя пальцем по ладони.
– Афра, нам нужно уехать, – сказал я.
– Я уже говорила. Нет.
– Если мы останемся…
– Если мы останемся, то умрем, – ответила она.
– Вот именно.
– Вот именно.
В ее распахнутых глазах была пустота.
– Ты ждешь, когда в нас попадет бомба. Раз ты так сильно этого хочешь, вряд ли это произойдет.
– Тогда я перестану ждать. Я не оставлю его.
Я собирался сказать: «Но он ушел. Сами больше нет. Его здесь нет. Он покинул этот ад, он уже в другом месте. Оставаясь здесь, мы не станем к нему ближе». Афра бы ответила: «Я знаю. Не глупая».
Я промолчал. Водил пальцем по ее ладони, а она ждала, что в нас попадет бомба. Ночью я проснулся и потянулся к ней – убедиться, что она все еще здесь, что мы живы. В темноте мне вспомнилось, как в полях, где раньше цвели розы, собаки пожирали человеческие трупы. Вдалеке раздалось дикое скрежетание металла о металл, словно на смерть тащили некое существо. Я положил руку жене на грудь, чувствуя под ладонью сердцебиение, и снова уснул.
Утром муэдзин звал на молитву, обращаясь к пустым домам. Я вышел на поиски муки и яиц, пока у нас не закончился хлеб. Слой пыли был столь густым, что я еле переставлял ноги – казалось, я иду по снегу. Повсюду валялись обугленные машины, на заброшенных террасах висело грязное белье, низко над дорогами мотались провода. Кругом – разрушенные бомбами магазины, дома без крыш, горы мусора на тротуарах. Повсюду витал едкий запах смерти и жженой резины. Вдалеке взвились в небо клубы дыма. У меня во рту пересохло, руки, сжатые в кулаки, тряслись. На этих разрушенных улицах я словно попадал в западню. Деревни были уничтожены, оттуда тянулись потоки людей, желавших сбежать, перепуганные женщины, боявшиеся, что их изнасилуют вооруженные солдаты. Рядом я заметил куст дамасской розы в полном цвету. Закрыл глаза и вдохнул аромат, представляя на миг, что не вижу этого кошмара.
Когда я оторвал взгляд от земли, то понял, что достиг блокпоста. На моем пути стояли двое солдат. У каждого по автомату. Один мужчина носил платок в черно-белую клетку. Второй достал оружие из багажника фургона и прижал к моей груди.
– Бери, – сказал он.
Я пытался скопировать лицо Афры. Не хотел показывать эмоций. Иначе меня бы не пожалели. Мужчина сильнее прижал автомат к моей груди, и я качнулся, падая на гравий.
Он бросил оружие на землю. Я поднял голову и увидел, что солдаты нависли надо мной, а тот, что в платке, направил автомат мне в грудь. Не в силах сохранять спокойствие, я стал молить их о пощаде, ползая в пыли.
– Прошу вас, – сказал я, – я не отказываюсь, правда. Я с гордостью принял бы от вас этот автомат, но моя жена больна, серьезно больна и нуждается в уходе.
В тот момент я не верил, что их это тронет. С чего бы? Каждую минуту гибли дети. С чего им переживать о моей больной жене?
– Я сильный, – сказал я, – и умный. Я буду работать на вас. Мне нужно всего пару дней. Прошу лишь об этом.
Мужчина коснулся плеча напарника в платке. Тот опустил оружие.
– В следующий раз, – сказал первый, – ты либо возьмешь автомат и встанешь рядом с нами, или же сразу найди, кто заберет твой труп.