Хранитель Реки
Шрифт:
– Карлики! – вдруг доперло до питерца. – Карлики!
Взрослые с голосами детей.
Бакенщик даже отвечать не стал. Очень скоро все ответы они и так получат.
А пришедших от ручья стало не только слышно, но и видно. Нет, ни фигур, ни лиц никто не разглядел. Но по тропе, пробитой, видимо, животными, в их сторону двигалось нечто, представлявшее собой светящиеся шары, точнее, шарики, расположенные в ряд на высоте примерно полутора метров. И именно от них исходил этот раздраженный и озлобленный якобы детский лепет. И это нечто – теперь уже несомненно – целенаправленно двигалось в их сторону, ворча и негодуя.
Вот теперь Бакенщику стало страшно. И все же страх его не затопил. Такие встречи были ожидаемой частью его непонятного Служения, и он был готов не сломиться – по крайней мере, душевно – под натиском этого нечто.
Валентин же, потерявший голову от разом охватившей его паники, просто схватил ружье и выстрелил в их сторону. Огоньки дернулись, их ряд потерял стройность, но только на считаные секунды, а потом так же размеренно направились дальше, к застывшим в ужасе людям.
– Всё! – заорал ученый и, не сдаваясь неведомому врагу, метнул в него бесценным «Зенитом». – Нам конец!
– Я так не думаю, – с трудом расцепил онемевшие губы Бакенщик. – Обойдется!
И действительно, обошлось. Огоньки поболтались около людей еще несколько минут, гнусные голоса усилились до максимума, а потом все как-то пошло на спад. И звуки утихли, и огни, вновь потеряв стройность, стали потихоньку меркнуть, а главное – удаляться от их шалаша.
Через пятнадцать минут все стихло. Не осталось никаких других источников света, кроме звезд, луны, ее отблеска в ручье и, конечно, огня костра. Вот где пригодились заготовленные дровишки! Приятели их теперь точно не жалели, пламенем как будто пытаясь ускорить приближение рассвета.
А потом пришел рассвет. Солнце встало, стало тепло, не осталось никакого желания искать запретное – теперь это было ясно – капище. И даже ручей теперь тек так, как ему и положено, то есть сверху вниз.
Дорогу до лагеря друзья нашли быстро и дошли до него часа за четыре. Короче, вернулись без потерь, если не считать бесследно исчезнувшего фотоаппарата.
– Гады эльфы, – прокомментировал это событие питерец. Но беззлобно: гораздо хуже, если бы они унесли его самого или его друга.
Вот такой эпизод вспомнили друзья, перед тем как выпить по следующей, предпоследней – они никогда не напивались допьяна – стопке.
– А чего ты вдруг про капище вспомнил? – полюбопытствовал Бакенщик.
– Ты же всегда чутьем ситуацию измеряешь? – вопросом на вопрос ответил Валентин Сергеевич.
– Бывает, – улыбнулся собеседник.
– Так что тебе твое чутье сейчас подсказывает? Не пора на Онегу перебираться? Вам же с Галиной там понравилось.
Бакенщик посерьезнел. Задумался.
– И с дитем твоим что-то надо решать. Ты же не Маугли воспитываешь, – гнул свое питерец.
– Да уж, не Маугли, – усмехнулся Бакенщик. И добавил: – Надеюсь, скоро переедем.
– И я на это надеюсь, – засмеялся Валентин. – Я, кстати, в Святово на автодоме приехал. Шесть метров в длину. Со всеми удобствами.
– Зачем они тебе? – вяло полюбопытствовал Бакенщик. Он как-то ощутимо напрягся, когда разговор зашел о переезде. – Раньше вроде без удобств обходился.
– Здесь ключевые слова – шесть метров, – рассмеялся друг. – Твое домашнее хозяйство меньше. Так что все влезет. Уразумел?
– Уразумел, – ответил Бакенщик.
И, враз решившись, спросил:
– Когда едем?
– Через две недели, чтоб неделя на дорогу осталась.
– Хорошо, – сказал Бакенщик.
И больше ничего не сказал.
Глава 1
Картину купили!
Место: Москва, Измайловский вернисаж.
Время: полтора года после точки отсчета.
Январь был как январь. Весь в традициях приближающегося глобального потепления. Не столько холодный, сколько промозглый. С воронами, каркавшими над безлистными и бесснежными ветками деревьев, и с пожухлой грязно-зеленой прошлогодней травой, бесстыдно вылезавшей из-под почти отсутствовавших сугробов.
Зато в воздухе снег имелся в достаточном количестве. Правда, опять-таки ничем не связанный с лыжами, санками и Дедом Морозом. Порывистый ветер разбрасывал его в виде крупы, поначалу невидимой и неосязаемой – и лишь когда это оседало на пухлых и пока еще теплых щеках Ефима Аркадьевича, оно, как и положено настоящему снегу, таяло, а уж потом недобрый ветерок переводил влагу в прежнее состояние, выращивая микрососульки на клочковатой микробороде Береславского.
– Господи, и что же я здесь делаю-то? – мрачно пробормотал хозяин небольшого рекламного агентства и еще двух-трех тоже маленьких, но устойчивых, бизнесов, тщетно пытаясь освободить лицо от льдышек.
Впрочем, вопрос был риторическим. Ефим Аркадьевич прекрасно знал, что он здесь делал: то же самое, что и остальные обитатели этого весьма специфического места.
Он торговал картинами.
Вокруг него стояли еще десятки, если не сотни людей – и все они тоже торговали картинами. «Аллея Живописцев» – так это называлось, в отличие от гораздо большего пространства, занятого продавцами «антиквариата», – находилась на самом верху довольно большой горы, и картины там были везде: на дощатых плоских стендах, на стенах крошечных, тоже деревянных, павильончиков, наконец, просто на тощем снегу, подпертые сзади палочками.
Здесь дружно ненавидели ветер, потому что после каждого особо сильного порыва произведения изобразительного искусства дружно падали лицом вниз, сопровождаемые грохотом повреждаемых рам и стонами хозяев.
Подумав о ветре, Береславский подозрительно посмотрел на самое уязвимое место своей торговой точки. Мольберт стоял, опираясь на все три ноги и примотанный к доскам стенда веревками: отдельно снизу и сверху. Сама картина, изображавшая лиловые пионы среди буйной июльской зелени, была дополнительно надежно привязана к мольберту. Выглядело все довольно прочно, но Береславский не обольщался: за сегодняшний день мольберт падал дважды, и один раз грохнулись пионы. Правда, рама была разбита еще раньше и, соответственно, снята: холст же, как его натянули на подрамник перед работой, так и сейчас красовался на мольберте, будто автор, художница со смешной фамилией Муха, только-только закончила свой труд.