Хранитель Реки
Шрифт:
Но мужик попросил не выпивку.
– Картинами торгуем? – хрипло спросил он.
– Да, – не желая вступать в беседу, кратко ответил Береславский.
– Я тоже художник.
«Был», – про себя подумал Ефим.
– Купи картину, – не обратил внимания на молчание собеседника детина.
«Все понятно», – со скукой подумал Береславский. А вслух сказал:
– Я не покупаю. Я продаю.
– Эту – купишь, – хрипло рассмеялся мужик. – Гарантирую.
Вот теперь понятно. На рынке еще водились остатки прошлого рэкета. А этого Береславский не любил.
– Ты меня заставишь? – тихо спросил он. Те, кто его знал долго, обязательно бы среагировали на тон. По крайней мере, Наташка, услышав, быстро пошла в их сторону. Своего мужа она видела разным.
А детина не среагировал.
– Точно купишь, – убежденно сказал он, придвигаясь еще ближе, чуть не вплотную.
– Прайвеси, – безразлично сказал Ефим. Типа предупредил.
– Чиво-о? – не понял мужик.
– Вам лучше уйти, – объяснила подоспевшая Наташка. – Определенно, лучше уйти!
Сама она старалась встать между мужем и его предполагаемой целью. Скандалы ей были точно не нужны. Всегда можно разойтись тихо, миром. Если, конечно, не быть таким упертым, как ее муж, когда ему почему-то казалось, что его унижают.
– Вы меня не так поняли, – враз протрезвел мужик. – Посмотрите хоть картину!
Наташка, разряжая ситуацию, помогла ему достать полотно на подрамнике.
На улице уже стемнело, поэтому подошли к открытым задним дверям «Патрола», в салоне которого горели лампы.
– Ого! – вырвалось у Наташки. Не надо было быть экспертом, чтобы понять, что и работа очень старая, и мастер отменный.
– Тысяча рублей! – объявил цену алкаш.
– Где украл? – спросил Ефим.
– Чес-слово, бабкина! – перекрестился тот. – Убей бог!
– Бабкина, – усмехнулся Ефим и перевернул полотно.
Конечно, его сердце коллекционера заныло. Вот так клады и находят. Но скупать краденое он точно не собирался. Западло, так сказать.
К его удивлению, на обратной стороне холста никаких музейных клейм не было. И вообще никаких следов, кроме подписи автора. Хоть и в тусклом свете, но Береславский смотрел внимательно. Предположить же, что клейма аккуратно сведены пьяницей, было невозможно.
– Говорю, бабкина! – нетерпеливо подтвердил тот. – 1883 год. Тысяча рублей!
– Но если она такая старая, то почему тысяча рублей? – спросил Ефим.
– А кто мне больше даст? – резонно спросил алкаш. – Еще и наваляют.
– Может, купим? – спросила Наташка. – Раз не краденая.
– Краденая, не краденая… Я ж не эксперт, – раздраженно ответил супруг. Он – редкий случай! – явно не знал, что делать.
Вот он, клад! Да и клейм действительно не видно. Но купить за тысячу – все равно нечестно. А с другой стороны, честно ли купить Муху за полторы и продать за десять? Но это бизнес! Плюс – год выходных на вернисаже.
– Так берем или не берем? – Наталья легко передавала полномочия по принятию важных решений Ефиму. У него голова большая – пусть думает.
– Берем, – наконец решился Береславский. И отдал алкашу две красные бумажки, полученные за первую проданную «Муху».
Это был идеальный вариант. Больше за непонятно что он все равно бы не заплатил. К тому же это в десять раз больше цены, предложенной хозяином. Если же картина окажется краденой, то уж десятку за возврат уворованного сокровища ему, скорее всего, вернут. Наконец, еще одно соображение – он отдал за картину деньги, полученные от первой продажи его галереи. Так что нормально вытанцовывается.
Ефим, конечно, понимал, что его рассуждения небезупречны, но лучше так, чем их полное отсутствие.
– Мужик, ты ваще! – удаляясь, с восторгом оценил его щедрость продавец.
– Похоже на то, – согласился Береславский. Он снял минусовые очки и, придвинув полотно к глазам, стал внимательно его изучать.
– Ну и что там? – даже Наташка заволновалась.
– Там – Шишкин, – наконец ответил супруг.
– Вот здорово! – возрадовалась она. – Настоящий?
– Похоже на то, – снова согласился Береславский.
Как все интересно закольцевалось. «Можно подумать, вы сказали «Шишкин»», – сострила его первая покупательница. И вот вам пожалуйста – Шишкин. Приобретенный на деньги его первой покупательницы. Не слишком любимый Береславским, но на сегодня уж точно более дорогой, чем все его любимые авторы. Раз этак в тысячу. Или в десять тысяч…
Нет, забавное дело – быть галеристом. Ох, забавное!
Глава 2
Вадик Оглоблин борется с бедностью
Место: Москва.
Время: почти два года после точки отсчета.
Зачем родители назвали меня Вадиком, не знает никто. Одну только буквочку добавить – и будет уже логически выверено: Владимир – владеет миром, Владислав – похоже, славой, я не большой знаток в словоковырянии, но Вадик – это какой-то нонсенс, прости господи.
Да-а, не люблю я свое имя.
Ленка говорит, что это очень плохо. Что там, на высшем уровне, все наши нелюбови учитываются и вредят обеим сторонам: и тому, кого не любят, и тому, кто не любит. В моем, тяжелом, случае я, получается, страдаю с обеих сторон. Но что тут поделать, если родители вместе с имечком заложили в меня и любовь к занятиям, сроду в семье потомственных инженеров отсутствовавшим. Я не имею в виду то, чем собираюсь заняться примерно через час. А имею в виду то, ради чего, как выражается Ленка, меня создала природа.
Кстати, когда она так выражается, мне всегда становится весело. Потому что как только она это скажет, мне тут же хочется ее раздеть и сделать то, ради чего меня создала природа. Ленка отбивается, вопит, что я дурак и с такой степенью серьезности вряд ли добьюсь всемирной славы, но, честно говоря, в подобные моменты – к черту всемирную славу! Хотя она бы сегодня как раз не помешала.
Я с треском закрываю дверцу старенького «Саратова» и, приученный Ленкой к постоянному самоанализу, хорошо понимаю, почему с треском. Во-первых, потому, что без треска дверца не закрывается, уж больно древен холодильник, подаренный нам сердобольной соседкой. А во-вторых, потому, что в его чреве нет ни хрена съедобного.