Хранитель Реки
Шрифт:
Запоздало загавкала небольшая черная собака.
– Не узнал, Шарик?
Маленький черный шерстяной комок – и впрямь шарик! – из которого только глаза проблескивали, почти невидимый в предутреннем полумраке, мгновенно сменил гнев на радость. А лай, соответственно, – на веселый визг.
Не прошло и секунды (как будто никто и не спал в доме), как входная дверь со скрипом отворилась, и оттуда выскользнули еще две тени – большая и маленькая.
– Ленка, Ленка! – отчаянно вопила маленькая тень. – Наша Ленка приехала!
А большая тень ничего не произнесла, только стала шире – руки раскинула – и заключила в объятия вернувшуюся путешественницу. К ним немедленно примкнула маленькая, так тихо они на крыльце минутку и простояли.
Потом дверь еще раз отворилась, выпустив наружу немножко желтого света, и снова закрылась, спрятав всех в чреве дома.
Ефим опустил спинку кресла назад, надул маленькую резиновую подушку под голову и приготовился слегка подремать. Он имел на это право: «патруль» стоял на почти берегу Онеги, а в десятке метров от него находился тот, кто, возможно, станет средоточием творческих и финансовых усилий Ефима Аркадьевича на ближайшие месяцы, а то и годы.
А в доме продолжались и множились радостные восклицания.
– Господи, Ленка, где ты была! Я чуть не умер от страха! Собирался уже в Москву ехать.
– А чего ж сразу не поехал? – Ленке вдруг стало чуть-чуть обидно.
– Бакенщик с Галиной в Петрозаводске. У них там куча дел скопилась: медобследование, пенсионные дела. А на мне Надюха осталась. Так что пока не вернулись, я уехать не мог.
– Это другое дело, – согласилась молодая супруга. И еще раз поцеловала любимого. А потом еще раз. И еще.
Короче, не сразу она вспомнила о водителе.
– Ребята, нужно посоветоваться, – наконец сказала Ленка.
Ребята были все внимание.
– Там, в машине, Ефим Аркадьевич, – с ходу начала она. – Береславский фамилия.
Лицо супруга сразу закаменело.
– А какое он к тебе имеет отношение? – спросил Вадим.
– Ко мне – никакого, – ответила Ленка. И так посмотрела на Оглоблина, что дополнительные пояснения не потребовались. – Он к тебе имеет отношение. Он продюсер. Ищет неизвестных художников и делает их известными.
– А мне нужна сейчас известность? – печально спросил поначалу оживившийся Вадик.
– Похоже, та история закончена. И Береславский тоже имеет к тому отношение.
– К истории? – опять нахмурился специалист по Шишкину.
– Нет. К ее завершению. Он сказал, что Велесов больше не страшен. Есть у него какая-то информация на этот счет.
Надюха жадно следила за беседой, но в разговор не вступала.
– Не очень верится, но дай-то бог, – с надеждой произнес Оглоблин. – А чего ты его в дом не позвала?
– А Надюха? – вопросом ответила Ленка.
– А что Надюха? – задумался единственный в доме мужчина. – Надюха, ты сможешь притвориться обычной девчонкой?
– Я и есть обычная, – обиженно шмыгнула носом Надежда.
– Для нас – да, – мягко сказала Овалова. – А для других – вряд ли.
– Попробую, – наконец согласилась мелкая.
– Это ненадолго, – утешила ее Лена. – Если мы обо всем договоримся, он мне по дороге о принципах сотрудничества уже рассказывал, то через день-два он уедет. И вообще он нормальный мужик.
В ответ Вадим снова с подозрением посмотрел на Ленку. И снова успокоился после ответного взгляда.
– К тому же он очень старый, – честно добавила его жена. – Почти пенсионер.
– Знаем мы этих пенсионеров, – буркнул Вадик, но было ясно, что вопрос решен.
– Ну что, зовем дяденьку? – спросила Ленка у собравшихся.
– Зовем, – подтвердили собравшиеся.
Уже на второй минуте пребывания в доме (первую он привыкал к яркому электрическому свету) Ефим Аркадьевич понял, что не зря проехал тысячу с лишним километров.
Это было то, что он так долго и безуспешно искал. Подобное он видел, возможно, только в театре-музее Сальвадора Дали. И речь не о схожести творческих почерков – среди развешанных по стенам работ ярко выраженного сюрреализма не наблюдалось, речь – о трудоголизме настоящего, природного творца. Возможно, даже болезненном трудоголизме, когда для человека единственным комфортным состоянием является попытка визуального – немедленного и постоянного – отображения на любом носителе того, что он увидел глазами или воображением, а затем пропустил через свой, совершенно по-особому устроенный мозг.
И еще одно, может быть, самое главное обстоятельство. То, что Береславский увидел на стенах, столах, полках и даже на полу, чертовски привлекало его самого. Даже не то чтобы все это подряд нравилось, а не оставляло равнодушным. Да, так точнее: действительно не оставляло равнодушным, и действительно подряд. Короче, он уже не сомневался, что нашел искомое, нашел то, чем хотел бы заниматься долгие годы.
Осталось теперь понять, готов ли к этому автор, художник Вадим Оглоблин.
– Ну что, поработаем вместе? – по-настоящему волнуясь, спросил Береславский.
– А как вы себе это представляете? – не отказал Оглоблин.
– Я собираюсь сильно нажиться на вашем таланте, – не особо заботясь о выражениях, объяснил правдолюбивый Ефим Аркадьевич.
– А я? – теперь уже улыбнулся и Вадим – он еще не встречал столь откровенных продюсеров. Впрочем, его опыт встреч с продюсерами вообще был крайне ограниченным, даже если считать Георгия Ивановича Велесова.
– Вы наживетесь не так сильно, – опять нестандартно выдал Береславский. – Особенно в первые годы, когда очень большие деньги уйдут на то, чтобы показать вас широкой публике: каталогизация работ, печать проспектов, участие в выставках и презентациях.