Хранитель Силы
Шрифт:
— Короче!
— На предложение сразу не среагировал, вел себя довольно странно. Обещал позвонить на следующий день, но ради отговорки. В ту же ночь возле его дома на него было совершено покушение.
— Почему не сообщил сразу? — вскинулся Пронский.
— Считал контакт с журналистом малозначительным.
— Кто?..
— По моим данным, исполнителями были представители спецслужб. Но кто заказал, пока не известно.
— Покушение… это значит, жив?
— Власти, естественно, до сих пор скрывают истинное положение. В газетах писали, получил тяжелое ранение и находится в клинике,
— Не может быть!
— Источник надежный…
— Он жив! Не так-то просто отправить его на тот свет… Разыщи, он мне нужен срочно.
— А он пойдет на встречу? У меня сложилось впечатление… Его нужно чем-то заинтриговать.
— Скажи, Пронский просил.
— Ты знаешь его? — вкрадчиво спросил Бизин. — Это он к тебе летал?
— Передай, он мне нужен, — уклонился Мавр. — Как поживает наш дражайший Алябьев?
— Его же сняли!.. Да, и арестовывали, прошел сквозь пытки, но никого не сдал. Если не считать двух партийных счетов в Африке…
— Это хорошо, а как сейчас его самочувствие?
— Сидит дома затворником. Но власти делают поползновения. Недавно оказались вместе на одном приеме, даже поговорили…
— А что ты делаешь на приемах?
— Наблюдаю за новой элитой общества, завожу полезные знакомства, подбираю людей…
— А что было сказано? Сидеть тихо и не высовываться!
— Меня приглашают! Как диссидента, борца за права человека…
— Ты привлек слишком большое внимание к собственной персоне, — сурово проговорил Мавр. — А это очень опасно в нашем положении.
— Но ты тоже разгуливаешь в генеральском мундире при орденах! — дерзко отпарировал Бизин. — По моим сведениям, они тебе сели на хвост и, если еще не связали с Веймарскими акциями, то ты для них — носитель тайн империи.
— А надоело мне не за грош жить у берега моря. Хочется поймать золотую рыбку.
— Как бы в сетях не запутаться. Есть данные, что по твоему следу работают не только Коминтерн, правительственные спецслужбы, но и люди олигархов, — окончательно осмелел Бизин, однако же поправился. — Я обязан отслеживать ситуацию… Вся эта свора действует пока что вслепую, но ведь капля камень точит. Гласность для нас — лучший способ увести их по ложному следу и всю просочившуюся информацию обратить в бульварные пересуды.
— Это очень плохо, — озабоченно прогудел Мавр. — Раззвонят на весь мир… И не будет внезапности удара.
— Какого… удара?
— Не можем же мы и остаток своих лет сидеть в подполье. Пора выходить на мировую арену. Видишь, что происходит в государстве?
— Что-то я тебя не понимаю, товарищ генерал…
— В России проворачивают самый гнусный Веймарский вариант. Должно быть, подзабыли, чем дело кончилось в Германии. Я не могу и не имею права взирать на это со спокойствием сфинкса.
— То есть…
— Я принял решение предъявить Германии счет.
— Но это же счет всей Европе и экономический кризис! Это невозможно! Я буду против!
— А тебя никто не спрашивает! — прогудел Пронский. — Да будет тебе известно, я решаю, когда и каким образом реализовать специальные финансовые средства Игра с немцами
— Понял, товарищ генерал… Какие будут распоряжения?
— Ты же вроде бы подвизаешься на ниве юриспруденции?
— Да, держу частную адвокатскую контору…
— Так вот, адвокат, — Мавр развернул собеседника и повел назад, к дому. — Моя жена сейчас находится в заключении, осуждена за мошенничество на пять лет, сидит в Архангельске. Походатайствуй, чтобы срок убавили. А то и вовсе освободили. Я посмотрю, на что ты годишься.
— Будет сделано.
— И разыщи мне Хортова! Из-под земли достань!
Последние два года Алябьев на народе, или, как сейчас принято говорить, в свете не появлялся, не выезжал из города, поскольку государственную дачу отняли еще в девяностом, в период борьбы с привилегиями; мало того, редко выходил из дома, и если сидеть в четырех стенах становилось невыносимо, то выбирался после одиннадцати вечера, в метель или дождь, когда на улице мало прохожих.
Снятие с должности совместилось с двухмесячным арестом: первого заместителя Председателя Центрального банка допрашивала специальная комиссия — что-то вроде ЧК, которую интересовали тайные операции с золотовалютными резервами и зарубежные счета КПСС. Он был ведущим специалистом по этим вопросам, много чего знал и теперь с ужасом слушал и смотрел на вчерашних рьяных комсомольцев, партийных чиновников и просто уличную шпану, заброшенную с митингов на вершину власти. Они были полными дилетантами в области дознания, как, впрочем, и в сфере финансов, и от этого становились еще опаснее, ибо не ограничивали свои фантазии. Комиссарам казалось, что бывшие высокопоставленные банковские работники в последние дни советской власти утащили все золото, деньги и распрятали по кубышкам. Поначалу Алябьев еще пытался объяснить, что такое внутрибанковский контроль, как проходят наличные и безналичные деньги, но вскоре понял всю бесполезность таких разговоров.
Его содержали в подвальном этаже какого-то государственного учреждения, и через несколько недель изнурительных, круглосуточных допросов без сна и пиши стало ясно, что просто так его не отпустят, и Алябьеву пришлось кое-что сдать. Но после короткого отдыха, пищи и сна он пожалел о своей слабости, эти «чекисты» отбросили наигранно-уважительный тон и стали откровенными, изощренными садистами. На допросах его раздевали догола, заставляли стоять на стуле в таком виде, три раза в день кормили селедкой, а потом двое суток не давали воды — это не считая издевательств и оскорблений.
Тогда он сказал, что все документы относительно зарубежных счетов и расходования резервов находятся на отнятой даче и что он готов показать тайник.
Видимо, комиссары решили, что он сломан, посадили в машину без наручников и повезли по Варшавскому шоссе.
Бежать он собирался с дачи, где хорошо знал округу и потаенные места. Конвоировали его два паренька комсомольского возраста, крепеньких, но явно недокормленных, а бывший финансист не изболелся, хорошо питался, занимался спортом, отдыхал на курортах и к пенсионному возрасту ничуть не сдал.