Хранители веры. О жизни Церкви в советское время
Шрифт:
– Скажите, а для вас лично чем была Церковь в то время, в 60-70-х?
– Вопрос очень сложный. Ну вот что для нас воздух? То, без чего невозможно жить.
Андрей Борисович Зубов
Советская действительность мне была абсолютно отвратительна и до крещения, до прихода к Церкви… И наконец я увидел прекрасную альтернативу… Я увидел, что идеал лежит не в какой-то исторической эпохе, не в какой-то стране, а – во Христе.
Андрей Борисович Зубов (род. 1952) –
– Андрей Борисович, какое отношение к вере, к Церкви было в вашей семье?
– Я себя помню с середины 1950-х годов. Судя по моим дневниковым записям, я никогда не был человеком, отрицающим бытие Божие, тем более – воинствующим атеистом.
В моем детстве, как это часто бывает, активным носителем религиозной идеи была няня, Марфа Осиповна Карпичко из Сумской области Украины, почти неграмотная женщина, тем не менее верующая обычной простонародной христианской верой. В то же время и родители мои, хотя оба были коммунистами, никогда о религии и Церкви ничего плохого не говорили, а, напротив, высказывались с уважением. Мама просто любила заходить со мною в церковь, думаю, и молилась. А папа был человеком чести: раз уж он стал коммунистом и дал какие-то обязательства, то он их выполнял. Но при этом он говорил, что главная, самая серьезная ошибка коммунистов в том, что они борются с религией.
В старшем поколении, поколении дедов, одни были верующими, другие нет. Например, моя бабушка, папина мама Елизавета Ивановна, в девичестве – Лебедева, образованная культурная женщина, была верующей. Она училась в Первой киевской гимназии, а потом какое-то время учительствовала. Не сразу она пришла к вере, но уж когда (еще в дореволюционное время) сознательную веру обрела, то пронесла ее через всю жизнь. Я очень хорошо помню, как я маленьким мальчиком приходил в ее комнату в общей квартире в Колокольниковом переулке, засыпал в кроватке, а она читала молитвы. Там в красном углу была икона с лампадой, бабушка стояла и молилась перед ней. Она рассказывала, что это – ее венчальный образ.
Мой дед, отец моей матери, Евгений Петрович Савостьянов, был сыном церковного старосты – прадед был старостой Петропавловской церкви в городе Витебске. Вот тоже характерная особенность дореволюционной религиозности – мой прадед был очень верующим человеком, но при этом всегда говорил: «Я в Бога верю, а попам не верю». Вот такая его позиция была. А Евгений Петрович – банковский служащий, потом офицер Белой армии, чудом уцелевший в советское время, не верил в Бога. И что характерно, когда мой старший брат Сергей задал ему вопрос: «Дед, скажи, ты в Бога веришь?» – то получил ответ: «К сожалению, деточка, нет». В таком мире ярое.
Однажды младшая сестра моего деда Евгения Петровича, Ольга Петровна Савостьянова, подарила мне Новый Завет на русском языке, который я до сих пор храню как свою великую реликвию. Это было первое, что привело меня к сознательной вере. Этот Новый Завет 1913 года издания подарили ей за успешное окончание очередного класса гимназии. Ольга Петровна была верующей интеллигентной женщиной, ходила в церковь. Она говорила: «Я храню верность нашему старому Богу». Характерно, что мои родители не были против такого подарка. Мне было лет тринадцать или четырнадцать, и я, как тогда у меня было принято – если мне книгу дарят, я ее стараюсь прочесть, – начал читать Новый Завет. Сначала выписывал, как я всегда стремился делать, какие-то умные фразы. Потом я понял, что придется переписать все подряд, и прекратил. Я выучил из Евангелия «Отче наш» на русском языке и взял за правило перед тем, как лечь спать, читать молитву Господню. Это была моя первая сознательная молитва, мое обращение к Богу.
Я считал, что не был крещен. Никто не говорил, что меня крестили во младенчестве, и крестила (я думаю – с разрешения родителей) Марфа Осиповна. Как я потом узнал, это произошло в церкви Успения в Гончарах, которая сейчас является подворьем Болгарского Патриархата.
Слева: бабушка, Елизавета Ивановна Лебедева. 1913 г.
Внизу: тетя Оля – Ольга Петровна Савостьянова в последнем классе гимназии. 1917 г.
Слева: дед Евгений Петрович Савостьянов с братом Павлом, бабушка Шушаник Хачатуровна и маленькая Ия. Около 1917 г.
Наверху: папа, Борис Николаевич Зубов. 1973 г.
Справа: мама, Ия Евгеньевна Савостьянова. 1949 г.
Мне не было это известно, хотя я прекрасно помню, как няня меня в эту церковь водила, когда я был совсем маленьким (мы жили тогда на Таганке). Потом наступили студенческие годы. Вера у меня осталась, как я вижу по своим дневникам, но в церковь я не ходил, а скорее заходил, и уж тем более в голове даже не было жить активной христианской жизнью и причащаться Святых Тайн.
– Когда и как произошел ваш сознательный приход в Церковь?
– Уже после окончания МГИМО я столкнулся с экзистенциальным кризисом. Все у меня ладилось в жизни, прямо как у Левина в «Анне Карениной» – и у него все ладилось, только, помните, он прятал от себя ружье, чтобы не застрелиться, и шелковый шнурок, чтобы не повеситься. Вот и у меня все ладилось: я женился, у меня родилась дочь, я успешно работал над кандидатской диссертацией, жил в прекрасной большой квартире. Правда, я был человеком совершенно антисоветских политических взглядов. Не принимал советскую действительность абсолютно. Не особо я интересовался и дореволюционной Россией. В основном смотрел на то, что происходит на Западе, в Европе. Но как-то я почувствовал, что жизнь совершенно бессмысленна. Ну, защищу я кандидатскую, потом докторскую, выйдут мои книги. Еще дети родятся. И они в свое время встанут перед проблемой бессмысленности жизни. Зачем все это, вся эта радость и суета жизни? Это были не просто размышления, а глубокий кризис.
И в этот момент Бог послал мне помощь и прямое указание. Я работал в Государственной библиотеке им. Ленина над кандидатской диссертацией. Поскольку ее темой был современный Таиланд, то, соответственно, нужные книги и иные материалы находились в спецхране. Современные читатели, скорее всего, не знают, что огромное количество литературы, газет, журналов всех стран мира пряталось от советского человека. Читать их можно было только по специальному пропуску. Мне такой пропуск был дан, и, хотя читать все это было увлекательно, но иногда тоже надоедало. Чтобы отдохнуть умом и душой, я выписывал себе в общий зал книги по истории русской архитектуры, причем дореволюционные. Это был «Вестник Императорской Археологической комиссии», где публиковались материалы экспедиций этой комиссии. Особенно я любил Русский Север – описания деревянных церквей Архангельской, Вологодской, Олонецкой губерний, к 1970-м годам в большинстве погибших или заброшенных. Я читал, изучал, смотрел фотографии, выяснял, что осталось…