Хранительница тайн

Мортон Кейт

Все пятьдесят семь минут – каждая из них тянулась нескончаемо – Лорел расхаживала по саду Нью-колледжа. Когда двери наконец отперли, она чуть не поставила рекорд скорости, протискиваясь среди других входящих, словно покупатель в день послерождественской распродажи. Бен, войдя в читальный зал архива и обнаружив ее уже за столом, пошутил: «Я, случаем, не запер вас здесь по ошибке?»

Лорел заверила, что нет, и принялась проглядывать первый дневник за тысяча девятьсот сорок первый год, ища упоминаний о чем-нибудь, из-за чего мамин план мог пойти наперекосяк. В первые месяцы года Вивьен почти не упоминалась, если не считать кратких записей, что Кэти отправила ей письмо, и невнятных

замечаний в духе «у миссис Дженкинс по-прежнему никаких перемен», но начиная с пятого апреля тысяча девятьсот сорок первого все несколько оживилось. В этот день Кэти сделала запись:

Сегодня почта доставила известия от моей юной подруги Вивьен. По ее меркам это очень длинное письмо, и с первых строк я заметила явную перемену в тоне. Сперва я порадовалась, что в ней пробудился прежний дух, и у меня мелькнула надежда, что там наконец все хорошо. Но нет, в письме не было ни строчки о семейном очаге, только пространный рассказ о волонтерской помощи доктору Томалину в его лондонской больнице для детей-сирот. Как всегда, Вивьен закончила просьбой уничтожить письмо и не упоминать ее работу в ответе.

Конечно, я исполню просьбу, но вновь в самых сильных выражениях посоветую ей воздержаться от всяких походов в больницу, по крайней мере, пока я не придумаю, как разрешить главное затруднение. Разве мало того, что она постоянно дает деньги на оплату больничных расходов? Неужто ей безразлично собственное здоровье? Конечно, ее не остановить. Вивьен уже двадцать, а она все та же маленькая упрямица, которая слушалась меня лишь тогда, когда ее это устраивало. И все равно я ей напишу. Если случится худшее, я себе не прощу, что не попыталась ее урезонить.

Лорел нахмурилась. Что значит «худшее»? Она явно что-то пропустила. Почему мисс Кэти Эллис, посвятившая себя заботе о детях с душевными травмами, так настойчиво требует от Вивьен не ходить в больницу доктора Томалина? Разве что сам доктор Томалин чем-то опасен. Может, дело именно в этом? Или больница находилась в районе, который немцы бомбили особенно сильно? Лорел минуту раздумывала, потом решила, что не стоит углубляться в этот вопрос: исследование побочной линии съест последнее оставшееся время. Скорее всего, к главной цели – узнать, в чем состоял план Дороти, – он отношения не имеет, и незачем удовлетворять праздное любопытство. Она продолжила чтение.

Чем вызван ее душевный подъем, стало ясно со второй страницы. Вивьен познакомилась с неким молодым человеком, и хотя она старается писать о нем как можно небрежнее («ко мне присоединился еще один доброволец, который так же плохо умеет держать дистанцию между людьми, как я – делать из фонариков фей»), весь опыт нашего знакомства подсказывает мне: этот легкомысленный тон скрывает нечто куда более глубокое. Что именно, я не знаю, но Вивьен не стала бы так подробно писать о случайном знакомом. Мне за нее тревожно. Мое чутье никогда меня не подводило, я сегодня же в письме призову ее к осмотрительности.

Видимо, так Кэти Эллис и сделала, потому что следующая дневниковая запись включала длинную цитату из ответного письма Вивьен Дженкинс.

Как же я скучаю по вас, Кэти, дорогая! Мы не виделись уже год, а кажется – десять лет. Я читала ваше письмо, и мне хотелось вновь оказаться вместе с вами под тем деревом в Нордстроме, возле озера, где мы устраивали пикники в каждый

ваш приезд. Помните, как мы тайком убежали из дома и развесили в роще бумажные фонари, а дяде сказали, что это, наверное, сделали цыгане? И как он весь следующий день ходил по округе с ружьем, в сопровождении своего старого ревматического пса? Милый Дьюи! Такая страшная охотничья псина!

В прошлом письме вы отчитали меня за шалости, но я отлично помню, Кэти, в каких подробностях за вторым завтраком описывали «пугающие» звуки, которые слышали в ночи, когда «цыгане» «вторглись» на священную территорию Нордстрома! Ой, но до чего же хорошо было купаться при огромной серебристой луне! До чего же я люблю плавать! Как будто выпадаешь из этого мира! Все-таки я никогда не перестану верить, что найду туннель в ручье, через который смогу вернуться домой.

Ах, Кэти, интересно, до скольких лет я должна дожить, чтобы вы перестали обо мне тревожиться? Или когда я стану седой старушкой, вяжущей носки в кресле-качалке, вы по-прежнему будете следить, чтобы я не изгваздала платьице и не утирала нос рукавом? Как вы пеклись обо мне все эти годы, как трудно вам со мной приходилось, и как мне повезло в тот ужасный день на вокзале встретить именно вас!

Вы, как всегда, мудры в своих советах, и пожалуйста, дорогая, поверьте, что я так же мудра в своих действиях. Я уже не дитя и прекрасно понимаю свою ответственность. Мне не удалось вас убедить? Читая эти строки, вы по-прежнему качаете головой и думаете о моей опрометчивости? Дабы развеять ваши страхи, скажу, что почти не разговариваю с этим мужчиной (кстати, его зовут Джимми; давайте и будем так его называть, а то «этот мужчина» звучит чересчур многозначительно); более того, с самого начала держу его на расстоянии, переходя, в случае необходимости, границы дозволенного вежливостью. Приношу за это извинения: вам, конечно, будет неприятно, если ваша юная воспитанница прослывет грубиянкой, и мне совестно хоть в чем-то бросать тень на ваше доброе имя.

Лорел улыбнулась. Ей нравилась Вивьен. Она писала иронично-дерзко, но не обидно для Кэти с ее назойливой материнской опекой. Даже Кэти это отметила. «Я радуюсь возвращению моей маленькой ехидной приятельницы. Мне так недоставало ее все эти годы», – приписала она под цитатой. Куда меньше Лорел понравилось имя нового добровольца в больнице. Тот ли это Джимми, с которым встречалась мама? Да наверняка. Совпадение ли, что он пришел работать в ту же больницу, что и Вивьен? Конечно, нет. У Лорел зашевелились мрачные предчувствия. Она, кажется, начинала догадываться, в чем состоял план.

Очевидно, Вивьен не знала о связи между приятным молодым человеком в больнице и ее бывшей подругой Дороти – и ничего удивительного. Китти Баркер рассказывала, как тщательно мама скрывала своего кавалера от обитателей Кемпден-гроув. Еще она говорила, что война расшатала моральные устои. Только сейчас Лорел окончательно поняла, как легко тогда было влюбленным поддаться взаимному влечению.

В записях за следующую неделю не упоминались ни Вивьен Дженкинс, ни «дело о молодом человеке». Кэти писала о своей работе в местном отделении гражданской обороны и об ожидаемом немецком вторжении. Девятнадцатого апреля она выразила озабоченность, что до сих пор не получила письма от Вивьен; на следующий день появилась короткая строчка: «Звонил доктор Томалин, сказал, что Вивьен заболела». Значит, они были знакомы, и вовсе не из-за него Кэти убеждала Вивьен не ходить в больницу. Четыре дня спустя была сделана еще одна запись: