Хребты Безумия
Шрифт:
Таков был свод крестьянских легенд, плотно окруживших меня, когда с упрямством пожилого человека я торопил своих людей с завершением реставрационных работ. Однако ни в коей мере не следует считать, будто эти россказни уже определили к тому времени мой психологический настрой. Тем более что, с другой стороны, я слышал постоянные хвалы моему усердию и был всемерно поощряем в своих усилиях капитаном Норрисом и любителями древности, которые неизменно окружали меня и во всем помогали мне. Когда же через два года здание было полностью восстановлено, я осмотрел его громадные залы, обшитые панелями стены, сводчатые потолки, окна с узорными средниками, широкие лестницы — осмотрел с законной гордостью, полностью вознаградившей меня за непомерные расходы. Каждая примета Средних веков была искусно воспроизведена, а заново отстроенные части здания чудесно гармонировали с первородными древними стенами и фундаментами. Обиталище моих отцов вернулось к жизни, и я смотрел в будущее с надеждой избавиться наконец от
Как сказано выше, вселение в замок состоялось 16 июля 1923 года. Мое домашнее окружение состояло из семи слуг и девяти котов, причем к последним я испытывал особую нежность. Старшему из них, по кличке Ниггер, исполнилось семь лет от роду. Он прибыл сюда вместе со мной из нашего дома в Болтоне, в штате Массачусетс; остальных же пушистых красавцев я набрал уже здесь, пока, ожидая окончания реставрационных работ, проживал в доме капитана Норриса. Первые пять дней жизни на новом месте прошли в удивительном покое. Большую часть времени я использовал для систематизации сведений о нашем древнем роде. Теперь я располагал некоторыми весьма обстоятельными свидетельствами о финальной трагедии и бегстве из замка Уолтера де ла Поэра, что и составляло, по моим предположениям, содержание наследственного документа, сгинувшего при пожаре в Карфаксе. Получалось, что мой давний предок был обвинен — и не без оснований — в убийстве почти всех своих домашних, за исключением четверых верных слуг. Он убил их спящими примерно через две недели после некоего сделанного им ужасного открытия, потрясшего его до глубины души и в корне изменившего весь образ его жизни; но открытием своим он не поделился ни с одним человеком, кроме четверки слуг, которые во всем ему помогли, а впоследствии вместе с ним бежали из страны.
Это преднамеренное кровопролитие, стоившее жизни родному отцу Уолтера, трем его братьям и двум сестрам, было молчаливо одобрено большинством местных жителей, а на удивление мягкая реакция властей позволила совершителю сего убраться в Виргинию целым и невредимым, сохранив честь и ни от кого не таясь; главное же — о чем говорилось лишь шепотом — он освободил всю округу от древнего проклятия. Какая раскрывшаяся тайна побудила моего предка совершить столь ужасное деяние, я не мог даже предположить. Ведь Уолтер де ла Поэр, без сомнения, и прежде в течение многих лет мог слышать зловещую молву о своих предках, и потому едва ли какие-либо новые слухи подобного же рода могли побудить его к кровавой расправе. Быть может, он стал свидетелем некоего ужасного древнего ритуала? Или наткнулся на чудовищный, все разъясняющий знак в самом приорате либо вблизи его? В Англии, как говорят документы, он слыл застенчивым, кротким молодым человеком. В Виргинии он также показался людям скорее обескураженным и встревоженным, нежели озлобленным и мрачным. В записках другого джентльмена со схожей в своей необычности судьбой — Френсиса Харли из Беллвью — о нем говорится как о человеке безусловно честном, деликатном и справедливом.
22 июля случился первый казус, поначалу оставленный мною без внимания, но приобретший исключительное значение в связи с последующими событиями. Сам по себе он был столь несущественен, что вполне мог пройти незамеченным. Следует напомнить, что ныне я находился в полностью обновленном строении, исключая его готические стены, и жил в окружении вышколенной добросовестной прислуги, а потому всякие опасения, связанные с недоброй славой приората, казались мне просто абсурдными. В тот день, насколько я сейчас помню, все шло как обычно, разве что мой старый черный кот, чье поведение за долгие годы я так хорошо изучил, выглядел непривычно настороженным и обеспокоенным, что никак не вязалось с его характером. Он бродил из зала в зал, не находя себе покоя и места, и постоянно принюхивался к стенам. Я понимаю, насколько банально это звучит; черный кот — это подобие пресловутой собаки, неизбежно присутствующей в историях о призраках, которая всегда начинает ворчать перед тем, как ее хозяин увидит страшную фигуру, закутанную в белый саван; но в данном случае я не могу умолчать о коте.
На следующий день один из слуг посетовал на странное беспокойство, охватившее вдруг всех котов в доме. Он явился в мой кабинет — просторный зал с высоким крестовым сводом, со стенами, отделанными панелями черного дуба, с тройным готическим окном, глядящим на пустынную долину, — и только было начал говорить о котах, как я увидел моего Ниггера, который крался вдоль западной стены и время от времени скреб когтями новые деревянные панели, скрывавшие древнюю каменную кладку. Я ответил слуге, что всему виной, должно быть, непривычный запах и иные выделения старых стен, недоступные человеческому обонянию, но влияющие на органы чувств кошек
Вечером, обойдясь, по своему обычаю, без камердинера, я отправился на покой в западный башенный зал, который сам же и облюбовал для спальни, пройдя туда из кабинета по каменной лестнице и короткой галерее — частично древнего происхождения, частично полностью перестроенной. То был круглый зал с очень высоким потолком; стены его не стали отделывать деревом, но зато завесили шпалерами, которые я сам купил в Лондоне. Заметив, что Ниггер уже со мной, я притворил за ним тяжелую готическую дверь и удобно расположился в кресле при свете электрических светильников, весьма искусно имитирующих старинные свечи; потом выключил свет и погрузился в мягкую постель на старой, о четырех столбиках-ножках кровати с пологом, балдахином и резными деревянными спинками, а в ногах моих по давно заведенному обычаю уютно устроился мой преданный кот. Я не задернул занавеси и с удовольствием всматривался в узкое, выходящее на север окно, которое оказалось теперь прямо перед моими глазами. В небе чуть светилась вечерняя заря, и на ее фоне славно вырисовывался изящный готический переплет окна.
На какое-то время я, видимо, погрузился в спокойный сон, потому как отчетливо припоминаю, что от меня отлетело некое странное сновидение, когда кот вдруг решительно переменил свою безмятежную позу. Я хорошо видел его в слабом сиянии зари — голова его была напряженно выставлена вперед, передние лапы стояли на моих лодыжках, а задние вытянуты далеко назад. Он пристально всматривался в точку на стене, расположенную чуть к западу от окна и ничем на первый взгляд не примечательную, но тут же приковавшую мое внимание. И чем дальше я смотрел туда, тем яснее понимал, что Ниггер взволновался неспроста. Не могу утверждать положительно, в самом ли деле шпалера шевельнулась. Думаю, все же да — чуть-чуть. Но в чем я готов поклясться, так это в том, что за ней я расслышал слабое, но явственное шуршание — будто там возились крысы или мыши. Неожиданно кот сорвался с места, кинулся на шпалеру, повис на ней всем телом и сорвал на пол ту ее часть, под которой ему что-то почудилось, обнажив тем самым сырой камень древней стены с заделанными тут и там стараниями реставраторов щербинами, но без малейшего следа якобы возившихся тут грызунов. Ниггер метался взад и вперед по полу возле этой части стены, то яростно царапая когтями упавшую шпалеру, то пытаясь просунуть лапу между стеной и дубовым полом. Ничего не добившись, он с разочарованным видом вернулся на свое место и снова улегся всем телом поперек моих лодыжек. Я даже не шелохнулся, но больше в эту ночь не уснул.
Утром я опросил всех слуг и узнал, что никто из них не заметил в доме ничего необычного. Одна лишь кухарка припомнила странное поведение кота, пристроившегося у нее на подоконнике. Среди ночи он вдруг дико взвыл, разбудив хозяйку кухни и тем самым сделав ее свидетельницей того, как он весьма целеустремленно ринулся через открытую дверь вниз по лестнице. Все полуденное время я вяло продремал, а после опять навестил капитана Морриса, которого мой рассказ чрезвычайно заинтриговал. Эти происшествия — малозначительные, но крайне любопытные — воззвали к его художественному чувству и высекли из его памяти целое созвездие местных преданий о призраках. Тем не менее обнаружившееся вдруг присутствие крыс не на шутку озаботило нас, и Норрис одолжил мне несколько мышеловок и порошков парижской зелени, которые я по возвращении домой велел разместить в стратегически важных местах.
В этот вечер я заснул рано — сказалась дурно проведенная ночь — и был подавлен сновидениями самого ужасного свойства. Мне чудилось, что я с какой-то невероятной высоты смотрю вниз и вижу сумрачную пещеру, по колено полную жидкой грязи, где некий сатанинского вида белобородый свинопас гонит перед собой посохом стадо безобразных, бесформенных, странно пузырящихся тварей, один вид которых сразу возбудил во мне непреодолимое отвращение. Но стоило свинопасу чуть зазеваться, как несметное полчище крыс низринулось через пещеру куда-то в далекую смердящую бездну, пожрав на бегу и безобразных тварей, и их пастыря.
От этого жуткого видения я был внезапно пробужден резкими движениями Ниггера, по обыкновению растянувшегося поперек моих ног. В тот момент мне не нужно было даже задаваться вопросом, что побудило его свирепо урчать и шипеть и какой страх заставил его запустить когти в мои лодыжки, не отдавая себе отчета в опасных последствиях подобного акта, — ибо все стены вокруг были оживлены тошнотворным звуком, тем омерзительным шорохом, какой мог быть произведен лишь возней прожорливых гигантских крыс. Теперь не было света зари, который позволил бы мне увидеть, в каком состоянии находятся шпалеры, водруженные мною днем на прежнее место; но я был не настолько испуган, чтобы не найти в себе решимости включить свет.