Хребты Безумия
Шрифт:
III
В следующие два года я виделся с Дерби все реже и реже. Порой проходило две недели, в течение которых я вечерами не слышал знакомого тройного-двойного звонка в дверь. Когда же он приходил — или когда, что случалось все менее регулярно, я сам к нему наведывался, — он был мало расположен к разговору о простых житейских вещах. Дерби старался не касаться тех оккультных изысканий, о коих он некогда рассказывал мне так подробно, и предпочитал не упоминать вовсе о своей жене. Со времени их женитьбы она сильно постарела и теперь, что было весьма странным, казалась много старше его. На ее лице всегда лежала печать сосредоточенной решительности, какую я до тех пор ни у кого не замечал, и вся она, как мне показалось, была преисполнена некой неявной и необъяснимой враждебности.
Уже после первого года их совместной жизни люди заговорили о происшедших в Эдварде Дерби переменах. Поговаривали об этом как бы между прочим, ибо перемена носила чисто психологический характер, хотя ей сопутствовали некоторые прелюбопытные вещи. Время от времени Эдварда замечали с таким выражением лица и за такими занятиями, которые никак не отвечали его природе. К примеру, теперь его частенько видели за рулем принадлежавшего Асенат «паккарда», мчащегося на полной скорости по пыльной дороге к старому крауниншилдовскому особняку или обратно, причем — хотя раньше он не умел водить автомобиль — Дерби управлялся с ним как заправский шофер, объезжая помехи на дороге со сноровкой и решительностью, совершенно чуждыми его обычному темпераменту. В таких случаях создавалось впечатление, что он только что вернулся из очередной поездки или, напротив, собирается уезжать, — причем оставалось только гадать, что это за поездка, хотя большею частью он выбирал дорогу на Инсмут.
Странное дело: происшедшая с Дерби перемена не казалась безоговорочно благотворной. Люди говорили, что в такие моменты он был очень похож на свою жену, а то и на самого старика Эфраима Уэйта. Впрочем, быть может, такие моменты представлялись из ряда вон выходящими именно по причине своего нечастого характера. Порой, спустя много часов после стремительного отъезда, он возвращался из путешествия без чувств, распростертый на заднем сиденье авто, которым управлял где-то нанятый им шофер или автомеханик. К тому же, появляясь на людях, что случалось теперь все реже из-за его подчеркнутого нежелания поддерживать отношения со старыми знакомыми (в том числе, должен заметить, и со мной), он явно выказывал свою прежнюю нерешительность, и его безответственное ребячество проявлялось даже в большей степени, нежели в прошлом. По мере того как лицо Асенат старело, на лице Эдварда — за исключением вышеупомянутых редких случаев — точно застыла маска гипертрофированной апатии, и лишь в редкие моменты по нему пробегала тень печали или осмысленности. Все это было весьма загадочно. Тем временем супруги Дерби практически выпали из веселого студенческого кружка — не по собственной воле, но, как нам стало известно, по причине того, что некоторые их новые увлечения и опыты шокировали даже самых отчаянных из декадентствующих умников.
На третий год их брака Эдвард начал открыто намекать мне на посещающие его страхи и разочарование. Раз он обронил замечание о том, что «все это уже зашло слишком далеко», и туманно говорил о необходимости обрести свою личность. Поначалу я пропускал эти замечания мимо ушей, но потом стал задавать ему вопросы напрямик, вспомнив, как отзывалась дочь моего приятеля о способностях Асенат гипнотизировать других девочек в школе — о тех случаях, когда школьницам казалось, будто они переселялись в ее тело и глядели из противоположного угла комнаты на самих себя. Мои вопросы, похоже, тотчас же пробудили в нем одновременно тревогу и благодарность, и однажды он даже пробормотал что-то насчет необходимости очень серьезного разговора — но чуть позже.
В это самое время умер старый мистер Дерби, за что я впоследствии благодарил судьбу. Эдвард тяжко переживал это событие, хотя оно ни в коей мере не выбило его из колеи. Со времени женитьбы он поразительно мало виделся со своим родителем, ибо Асенат сумела обратить на себя его живую тягу к семейным узам. Кое-кто говорил, что он воспринял утрату родителя с поразительной бесчувственностью — особенно принимая во внимание, что после смерти отца его безумно лихие поездки на автомобиле участились. Теперь ему захотелось переселиться в старый родительский особняк, но Асенат настояла на том, чтобы они остались в крауниншилдовском имении, к которому она, мол, так привыкла.
А вскоре после того моя жена услышала удивительную вещь от подруги — одной из тех немногих, кто не прервал отношений с супругами Дерби. Однажды та отправилась на Хай-стрит навестить их и увидела, как от крауниншилдовского дома стремительно отъехал автомобиль: над рулем застыло лицо Эдварда — с необычным самоуверенным и почти что насмешливым выражением. Она позвонила в дверь, и ей открыла крайне неприветливая девка, заявившая, что Асенат также нет дома. Однако посетительница, уходя, мельком взглянула на окна и в одном из окон библиотеки Эдварда заметила быстро исчезнувшее лицо, на котором было неописуемое выражение страдания, отчаяния и жалобной беспомощности. Это было лицо Асенат — во что, впрочем, верилось с трудом, имея в виду ее обычно надменное выражение, но дама готова была поклясться, что в тот момент на нее смотрели затуманенные печалью глаза несчастного Эдварда…
С того дня визиты Эдварда ко мне несколько участились, а его намеки обрели более конкретное содержание. То, о чем он говорил, казалось неправдоподобным даже для овеянного древними легендами Аркхема, но он исповедовался в своей темной учености с такой неподдельной искренностью и убежденностью, что впору было тревожиться за его душевное здоровье. Он рассказывал о страшных встречах в укромных местах, об исполинских руинах в чаще мэнских лесов, в чьих подземельях бесконечные ступени спускались в бездны мрачных тайн, о нескончаемых лабиринтах в незримых стенах, позволявших вторгаться в иные измерения времени и пространства, и о пугающих сеансах взаимообмена душами, что и позволяло исследовать дальние и потаенные уголки других миров, в иных пространственно-временных континуумах.
Иногда в подтверждение своих горячечных исповедей он демонстрировал предметы, которые повергали меня в полное замешательство, — предметы бледной окраски и поразительной структуры, каких не встретишь на нашей Земле и чьи не подвластные разуму формы и грани не отвечали никакому известному назначению и нарушали все разумные геометрические законы. Эти предметы, по его словам, прибыли сюда «из потустороннего мира», и только его жена знала, как их можно добыть. Порой — и всегда лишь шепотом, испуганно и сбивчиво — он говорил о старом Эфраиме Уэйте, которого когда-то давно встречал в университетской библиотеке. Эти упоминания не относились ни к чему конкретному, но, похоже, имели касательство к посещавшим его ужасным сомнениям насчет того, точно ли мудрый старец умер — как в духовном, так и в физическом смысле.
Временами Дерби внезапно обрывал свои откровения, и я даже подумывал, не обладала ли Асенат властью над его речью на расстоянии и не она ли заставляла его умолкать с помощью некоего телепатического месмеризма — дара того рода, каковой она выказывала еще в школе. Безусловно, она подозревала, что он мне исповедовался, ибо в течение долгого времени пыталась воспрепятствовать его визитам ко мне словами и взглядами необъяснимой силы. Ему стоило очень больших усилий навещать меня: хоть он и делал вид, будто идет куда-то в другое место, но некая незримая сила препятствовала его движению или заставляла его на какое-то время позабыть цель прогулки. Обыкновенно он являлся ко мне, когда Асенат уходила — покидала тело, как он однажды выразился. Но потом она всегда обо всем узнавала — ибо слуги следили за каждым его шагом, — но, очевидно, считала пока нецелесообразным предпринимать решительные меры.
IV
В тот августовский день, когда я получил телеграмму из Мэна, шел уже четвертый год супружеской жизни Эдварда. Мы не виделись два месяца, но я знал, что он уехал «по делу». Асенат вроде бы его сопровождала, хотя глазастые горожане судачили, что за двойными портьерами в окнах их дома видели чью-то тень. Подозрения подкреплялись и покупками, делавшимися слугами в городских лавках. И вот теперь судебный исполнитель Чесанкука телеграфировал мне о безумце, который выбежал из ближнего леса, оглашая округу бредовыми выкриками и призывая меня на помощь. Это был Эдвард, который смог вспомнить лишь свое имя да адрес.