Хрен с бугра

Щелоков Александр Александрович

— Хорошо. Если Первый примет предложение, о войне будешь писать ты. Только не забудь подойти ко мне. Кое в чем тебя нужно будет сориентировать. Теперь толкай дальше.

— Во-вторых, — продолжил я, — товарищ Никифор Сергеевич немало интересного объяснил народу в чем вред культа личности, затем сам принял личное участие в коллективном руководстве партией и страной на переходном этапе после смерти Сталина… Далее, на его счету участие в освоении казахстанской целины. Факт, как я думаю, немаловажный для его биографии. Еще одна заслуга — постоянное общение с народом.

До него мало кто столько ездил по городам и селам. Короче, с трудящимися он знается. Наконец, он — борец за мир. Лично ездит за границу. Общается. Он против войны. Может, хватит?

— Хватит-то хватит, — сказал Идеолог. — Только все не так просто, как ты изложил. Сейчас пусть народ перекурит, а мы с тобой потолкуем.

Когда все вышли, и двери в кабинет закрылись, Идеолог взял меня под руку, отвел в дальний угол к столику, где стоял радиоприемник и включил его.

— Ты вот предложил сделать упоминание о фронтовых делах Никифора Сергеевича. Принять это можно, но все не так просто. Как бы это не вышло нам боком. За тот вклад, который Никифор Сергеевич внес в победу, он имел немало взысканий от Сталина. Падение Киева и большие потери там — на его совести. Потом военная катастрофа под Харьковом. И еще, ты слыхал что-нибудь о его сыне Тимофее?

— Не-ет…

Я был в растерянности.

— То-то и оно. Сын его был раздолбаем. Попадал под суд. Спасал его папа. Потом в одном бою, как говорят, Тимофей перелетел к немцам. Есть слухи, что его оттуда выколупнули чекисты, затем судили и расстреляли. Короче, тема скользкая. Ты понял? Больше о победах на фронте при всех не заикайся. При встрече лучше ему в заслугу поставить приезд в наши Палестины. Поблагодарить за интерес к области. К ее делам. Здесь ты и дашь тезис о тесном общении с народом, о посещении заводов и фабрик. Пойдет?

Когда все вернулись с перекура, совещание продолжилось. Тезис о войне больше не дебатировался.

— Заслуги нашего гостя распределим так, — сказал Идеолог. — При встрече на вокзале Первый поблагодарит его за приезд и внимание к нам. На митинге трудящихся скажет о вкладе в освоение целины.

— А он не воспримет это как намек? — спросил я, крепко умудренный недавними сомнениями самого Идеолога.

— Какой намек? На что?

— Ну, дескать, почему бросили деньги в сухую степь, а не вложили их в запущенные земли России. Вроде нашей области.

— Вопрос есть, — подумав, согласился Коржов. — Поэтому текст речи Первого должен исключать любые сомнения. Надо побольше слов вроде «мы горячо одобряем тактику и стратегию», «ваш личный вклад в освоение целинных просторов вдохновляет нас» и тому подобающее. На приеме скажем о заслугах в разоблачении культа личности. При этом любой факт надо затрагивать, легко касаясь, без нажима.

— А что останется на колхоз и проводы? — спросил заведующий отделом культуры обкома Семен Власюк, наш эстет и радетель социалистического реализма.

— В колхозе скажем о заслугах в укреплении мира во всем мире.

— Положим, — заметил Власюк, чуть заметно зевая, — мира во всем мире пока не наблюдается.

Воюют по-прежнему, не очень нас спрашивая. Как бы не восприняли это как издевку.

— Сузим тезис, — согласился Идеолог. — Отметим заслуги Никифора Сергеевича в борьбе за мир в Европе. Одобрим эту его деятельность. А при отъезде, на проводах, скажем о заслугах вообще. Во всей их великой совокупности. Обобщим и выдадим всенародную благодарность за личное участие в мудром коллективном руководстве партией, страной и народом.

— Нужно не забыть поблагодарить за все ценные указания, за советы и рекомендации, — заметил Власюк. — Они будут. Я понимаю, часть указаний пройдет в виде резких втыков и прямых выговоров, но поблагодарить даже за это мы просто обязаны.

— Дельное замечание, — одобрил Коржов. — Даже если и не будет рекомендаций, все одно — будем благодарить. Вот теперь круг нашей работы определился довольно четко. Хочешь не хочешь, а пять болванок для выступлений Первому строгать придется.

— Не рано? — спросил я.

— Нисколько, — ответил Коржов. — Хорошие экспромты следует вынашивать девять месяцев, как дитё.

Опыт ведения государственных дел приходит только с возрастом. Как писать сценарий к приезду Большого Человека, хоть убей, я до того времени не представлял. Всю главную работу взял на себя Коржов. Он заложил руки за спину и стал расхаживать вокруг стола, вслух выдавая руководящие мысли. Я усиленно шваркал пером по бумаге, стараясь поточнее запечатлеть указания, чтобы на их основе разработать заданное нам либретто.

— Пиши, — говорил Коржов. — «Поезд подходит к перрону. Останавливается. В дверях вагона появляется товарищ Хрящев. Оркестр играет…»

Коржов повернулся к Власюку.

— Как это у вас именуется? Та-ра-ра-ра, та-та-ра-ра?

Он наиграл на губах нечто среднее между плясовой и похоронным маршем.

— Композитор Глинка, — безошибочно угадал Власюк. — «Славься». Из оперы «Жизнь за царя».

— Я те дам, «за царя»! Тоже, остряк-самоучка! — И снова обратился ко мне. — Пиши: «Оркестр играет „Славься“ великого русского композитора-патриота Глинки. Товарищ Хрящев выходит из вагона. Приветствует встречающих поднятием руки…»

— А если он не будет приветствовать нас поднятием руки? — спросил я, стараясь по удобному случаю поднабраться опыта ведения государственных дел.

— Будет, — убежденно ответил Коржов. — Он понимает, что всякий раз именно такие снимки дают газеты: Большой Человек с поднятой вверх рукой. Как Ленин, Владимир Ильич. И пиши дальше: «Оркестр перестает играть. Первый секретарь обкома по красной ковровой дорожке…»

— По «красной» тоже писать? — спросил я.

— Обязательно. Не укажи, наши хозяйственники тебе припрут синюю. Кто потом отвечать будет? Значит, они должны точно знать, какого цвета дорожку раскатывать. Пиши: «по красной ковровой дорожке подходит к вагону. Говорит: „Добро пожаловать, наш Дорогой Никифор Сергеевич! Позвольте от лица трудящихся нашей области и города приветствовать вас на нашей древней земле“. Они обнимаются…»