Христианин в языческом мире или о наплевательском отношении к порче
Шрифт:
Ну ладно — того, что на деле случилось в 90-х годах, слушатели и публикаторы этих откровений не знали. Но в какое же место засунул свой разум журналист, пропустивший мимо ушей заверения астролога, о том, будто крестовые походы начались в десятом веке (вместо конца одиннадцатого), а Христос якобы родился за пятьсот лет до императора Августа, то есть в пятом веке до Рождества Христова? [23]
Итак, к началу XXI века вновь создались условия для стратегического союза Церкви и науки. Ведь самый простой путь к соединению — это обретение общего врага. Таким общим врагом ученых и священников является оккультизм (трудно подсчитать — кому достается больше бранных слов из уст Е. П. Блаватской — первым или
[23] Неплохо было бы также поинтересоваться — случайно ли астролог крещение Руси поминает в ряду катастроф… Антихристианские нотки очень уж заметны в публикациях глобовского центра. Например, астрологический прогноз, составленный «Школой авестийской астрологии» Павла Глобы на 15-21 апреля 1996 года и опубликованный в газете “Труд” (М., 12.4.1996) был озаглавлен: “Черная полоса”. Это — прогноз на Светлую седмицу. Аналогичным был прогноз и на пасхальную неделю 1999 г.: «Нептун обещает „черный четверг“ (Труд. 9.4.1999).
[24] Ученые, не согласные с оккультными доктринами, величаются однозначно: “академическое тряпье» (Письма Махатм. — Самара, 1993, с. 96).
Когда-то (в Средние века и в начале Нового Времени) христианство буквально выпестовало рождение научной картины мира. Механицизм (а именно механицистской была первая научная картина мира) был нужен Церкви для того, чтобы изгнать из сознания людей остатки анимизма. Не желания духов и не капризы стихий («природа не терпит пустоты») являются причиной событий, происходящих в мире, но безличностные законы, созданные Творцом и доступные математическому описанию. В XVIII веке наука подросла, и как всякий подросток, начала скандалить с матерью. Сейчас уже достаточно очевидно, что поводов для скандалов нет. Но есть повод для союза: пора осаживать не в меру буйные излияния религиозной фантазии.
Вторая черта, присущая современному массовому сознанию, и делающая его более открытым для диалога с православием, состоит в существенных изменениях в восприятии времени.
В разные эпохи человек по разному ориентируется во временном пространстве. Он по разному ощущает свое место в потоке времен. Например, в Древнем Междуречьи «прошлое по аккадски — ум пани, дословно "дни лица/переда. Будущее — ахрату, образовано от корня со значением быть позади. Обращенность к прошлому свойственна культурам древности и средневековья» [25] . Это означало, что человек архаического образа мыслей жил, будучи обращенным в прошлое. Для человека, архаичного, традиционного склада, допустимо только такое действие в современности, которое имеет свой архетип в прошлом. И поэтому он воспроизводит его сегодня.
[25] Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. — М., 1983, с. 29.
И должна была появиться религия древнего Израиля для того, чтобы изменить такое переживание истории. У евреев эпохи Исхода не было такого прошлого, которым можно было гордиться и которому можно было подражать. Не было своей земли, а был Бог и была надежда на будущее. И в результате складывается мессианская картина истории, в которой в будущем нас ожидает гораздо более важное событие, чем всё, что могло быть в прошлом. Так в середине I тысячелетия до н.э. под влиянием мессианских учений и эсхатологических ожиданий и высшая значимость, и главное внимание людей были перенесены с прошлого на будущее
Христианство усложнило такую линейную картину мира, потому что христианин ощущает себя находящимся в отрезке времени, для которого одинаково важны и протон и эсхатон. Под протоном в данном случае имеется в виду событие первого прихода Христа, а эсхатон — это
Но затем, в своей секулярной форме это мессианское переживание линейной истории и породило миф о прогрессе. С точки зрения Маркса вся история до пролетарской революции это предистория, а настоящая история начнется в будущем, когда правильная партия правильного класса возьмет власть в свои руки. Религиозная жажда Грядущего Царства Божия сменилась верой в возможность самостоятельного удовлетворения человечеством своих сущностных потребностей (в том числе познавательных и экзистенциальных). В рамках истории, не выходя за ее пределы, не трансцендируя ее, «добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». И каждый час, и каждое поколение приближают нас к этому конечному торжеству «идеалов демократии».
Миф о прогрессе предполагал, что каждое поколение обречено на то, что бы жить лучше своих отцов. Чем современнее — тем умнее. Чем умнее — тем совершеннее. Чем совершеннее — тем нравственнее. И поэтому вектор, прочерченный от прошлого к будущему, в общих чертах совпадает с движением от невежества ко знанию, от зла к добру («Из тени в свет перелетая»).
И вот этот фундаментальный миф о Прогрессе на наших глазах рушится. Опыт двадцатого века оказался слишком страшен, опыт гражданских и мировых войн, опыт Гулага и Холокоста оказался слишком трагичен, чтобы продолжать верить в некий автоматический оптимизм мировой истории.
Уже немыслимо ломоносовское ликование: «Блаженство Общества вседневно возрастает» [26] . Меняется ценностная окраска слов. Еще несколько лет назад такие слова, как «прогрессивный», «новый», «новейший», «модернистский», «авангардный», «современный» воспринимались как однозначно позитивные. Напротив, слова типа «консервативный», «традиционный», «архаичный», «древний», «старый» считались эпитетами, несущими в себе негативную характеристику. Сегодня же это уже явно не так.
[26] Ломоносов М. В. Блаженство Общества вседневно возрастает // Полное собрание сочинений. Т.8. М.-Л., 1959, с. 784.
Если бы лет десять назад, в пору горбачевской «модернизации социализма», я попробовал бы написать философскую книгу, которая стала бы рыночным бестселлером, и решил бы для этого приспособиться к господствующим общественным вкусам, я должен был для своей книги придумать название в стиле «Новейшие дискуссии в современной западной философии». Но если бы я пожелал написать столь же продаваемую книгу в последние годы ХХ века, то мне нужно было бы поискать иную тематику и иное название. Скажем — «О ритуалах и магии древнего Востока».
Изменение в восприятии времени видно даже из того, как люди критикуют православие. Еще в начале 90-х годов самый расхожий упрек в адрес православия, высказываемый нецерковными людьми, звучал так: «Ну, что вы ко мне пристали с этими вашими средневековыми догмами! Пора бы уже мыслить по современному! Вот берите пример с протестантов — какие они современные, динамичные, не то что вы, православные, застывшие в своей средневековой неподвижности». Но уже в конце 90-х годов дежурное блюдо антицерковного меню переменилось. Теперь все чаще приходится слышать: «Да как вы, христиане, можете претендовать на знание подлинного Учения! Вы же ведь слишком молоды для того, чтобы быть истинной Традицией» Вам всего-то две тысячи лет. А вот то ли дело древний буддизм и вообще мудрость древней Индии!»