Христианская психология в контексте научного мировоззрения
Шрифт:
Так на факультете психологии Московского университета появился и стал регулярным Семинар по христианской психологии и антропологии. На обсуждение с самого начала выносились вопросы широкого круга – от психологии восприятия и психотерапии до литературоведения и культурологии. Весьма широким и ярким был и состав участников: помимо психологов (В.В. Давыдов, В.П. Зинченко, Л.А. Петровская, Е.А. Климов, Ю.К. Стрелков, К. Г. Сурнов, Т.А. Флоренская, А. Г. Асмолов, А.Ф. Бондаренко, Ф.Е. Василюк, Т.П. Гаврилова, А.И. Донцов, Е.Н. Еникополов, А.Ф. Кольев, Е.Е. Насиновская, В.В. Николаева, В.Ф. Петренко, Л. А. Петровская, В. А. Петровский, Л. С. Печникова, А. И. Подольский, В. А. Пономаренко, Е.Н. Проценко, A. А. Пузырей, И.В. Равич-Щербо, В.В. Рубцов, В.И. Слободчиков, Е.Т. Соколова, А. С. Спиваковская, В.В.Умрихин, О. В. Филипповская, В.Н. Цапкин, Е.И. Шлягина, В. Г. Щур и др.), участниками были и биологи, философы, методологи, историки, математики, литературоведы (Н. С. Арсеньев, B. Л. Воейков, С.Л. Воробьев, О.И. Генисаретский, А. Б. Зубов, А.Н. Кричевец, Б.Н. Любимов, В. Г. Моров, Н.Л. Мусхелишвили, В.С. Непомнящий, А.П. Огурцов, Л. Тайван, С. С. Хоружий, Ю.А. Шрейдер, Б. Г. Юдин и др.) и, разумеется, священники (Иоанн Вавилов, Артемий Владимиров, Владимир Кильчевский, Валерий Ларичев, Григорий Логвиненко, Андрей Лоргус, Борис Ничипоров, Владимир Мокренко и др.).
Практически все семинары проходили при переполненных аудиториях. Причем приходили далеко не только студенты и преподаватели факультета психологии, но и (судя по спискам участников) научные работники, преподаватели, студенты из многих других учреждений и институтов, а также те, кого раньше называли «публикой» – интересующиеся темой вольные слушатели разных возрастов и званий, – словом, «вся Москва». Каждый семинар становился событием, которого
Скоро вокруг семинара образовался постоянный кружок – «актив», появилась группа интересующихся проблемой студентов (большую роль в консолидации последних сыграла старший преподаватель факультета Г.Н. Плахтиенко). Студенты стали помогать в проведении семинаров: обеспечении аудитории, встрече докладчиков, организации чаепития после семинара и др. Расходились окончательно из здания на Моховой только перед закрытием факультета, часов в десять вечера.
Пишу это вовсе не ради лирических воспоминаний, но потому, что успех семинара был важным показателем, если угодно – критерием, индикатором его актуальности, «изнутри необходимости». Существенное в науке возникает вовсе не так, как это видится многим нынешним (впрочем, и прошлым и, боюсь, будущим) чиновникам от науки. Им кажется, что с помощью ими же «прикормленных» экспертных советов они могут определять (назначать) «приоритетные направления», которые снабжать затем (следующий повод для произвола и комбинаций) той или иной по уровню «материально-технической базой», премиями, грантами и т. п. Они же планируют сроки и формы подачи предстоящих результатов и открытий [12] . На деле (надо ли это лишний раз говорить нашему просвещенному читателю) направления рождаются изнутри самой науки, из ее внутренней логики развития и поиска истины. И в этом плане науку как свободное искусство (раньше в некоторых классификациях она в эту рубрику и входила) нельзя купить или продать, что, разумеется, не отрицает необходимости часто весьма дорогостоящей «материально-технической базы», заслуженно высоких зарплат и прочее. Замечательна формула, приписываемая академику Л.А. Арцимовичу: «Наука есть удовлетворение собственного любопытства за государственный счет». Еще лучше у А.С. Пушкина: «…не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Первое – вдохновение – непокупаемое начало («священный огонь») не только свободной поэзии, но и свободной науки. И лишь как следствие этого первого [13] может (риск неизбежен, как при всякой свободе) появиться второе, относительно которого не грех и поторговаться (чего, кстати, настоящий ученый или художник делать, как правило, решительно не умеет и своими, даже выдающимися, результатами особого капитала не наживает).
12
В некогда известном фильме Михаила Ромма «Девять дней одного года» герой с иронией читает в стенгазете физического института обязательство «открыть новую частицу в текущем квартале». Ныне «социалистические обязательства» подобного рода сменились «капиталистическими», что абсурдно в неменьшей степени.
13
Что в науке подразумевает часто многолетний подвижнический труд. Вспомним, как представлял И.П. Павлов свою итоговую книгу – это плод «моего неотступного двадцатилетнего думания». Такая упорная неотступность – стержневое условие. Открытие, рукопись, успех – вторичны, производны.
Оглядываясь сейчас назад, видишь, что в тех семинарах (1990–1993 гг.) сошлись основные условия событийного явления: Время, Место, Люди, Действие.
Время начала 90-х гг., при всех его сложностях, перегибах, промахах, безденежье, стало «глотком свободы», высвобождением «из-под глыб», открытием новых – невиданных ранее – возможностей и направлений (другое дело, что далеко не все из них оказались потом благоприятными). В психологии, напомним, в противовес прогнившему за годы «застоя» официальному Обществу психологов СССР стали появляться все новые добровольные профессиональные объединения. Например, Ассоциация практических психологов, Психоаналитическая ассоциация, Ассоциация гуманистической психологии и др. Была фактически снята прежняя цензура на зарубежную психологическую литературу, появились разнообразные переводные книги – как классические, так и современные. К нам стали приезжать западные ученые (причем поначалу звезды самой первой величины – Виктор Франкл, Карл Роджерс, Вирджиния Сатир и др.). Стала возвращаться к читателям прежде запрещенная русская и зарубежная литература, философия, теология, история. Интерес к ней был огромный: невиданными доселе тиражами выходили книги и толстые литературные журналы, едва успевая перепечатывать то, что десятилетиями находилось под спудом. Люди потянулись к Церкви. Это было время необыкновенного подъема интереса к религии, ее истории и формам. В храмах образовывались буквально целые очереди тех, кто стремился принять
Крещение (что дало основание назвать это время «вторым Крещением Руси»). Беседы и лекции священников собирали залы (заезжих американских проповедников – иногда стадионы). Этому, с позволения сказать, «ажиотажному спросу», конечно, рано или поздно предстояло иссякнуть и уступить место некоторому охлаждению, а затем откату и даже «моде» на отрицание церковности, но наши семинары пришлись как раз на пик этого религиозного ренессанса.
Что касается Места, то оно (по субъективному мнению автора) было наилучшим из возможных для этого в стране – Московский государственный (в прошлом Императорский) университет [14] . Факультет психологии, где происходили семинары, находится на старой территории, в «центре центра», на Моховой улице, рядом с Кремлем. И вот уже более четверти тысячелетия развитие российской культуры связано со стенами Московского университета [15] .
14
Это Место в этом Времени оказалось ключевым (пусковым) и для создания в стране нового типа высших учебных заведений, где наряду с дипломами государственного образца (педагогика, юриспруденция, экономика, история, филология) учащиеся получали солидную теологическую подготовку. Так, Свято-Тихоновский православный гуманитарный институт (затем – университет) начался с Катехизических курсов, помещения для которых были безвозмездно предоставлены в гуманитарных корпусах МГУ его ректором – академиком В.А. Садовничим. В это же время в Москве появляется Православный институт св. Иоанна Богослова.
15
Московский университет до революции иногда именовали «храмом на Моховой» (Моховая, напомним, улица в самом центре Москвы, напротив Кремля, где расположены величественные старые здания университета). Этим хотели подчеркнуть, что речь не просто об учено-учебном заведении, но о чем-то большем – о главном храме российской науки и просвещения. В христианской православной стране, каковой была тогдашняя Россия, сравнение университета с храмом имело особый, легко подразумеваемый в контексте той жизни смысл высокого и бескорыстного служения Истине и Просвещению, предельным образом, ориентиром которого (выше не подняться, ниже нельзя опуститься) был Образ Христа. Недаром на фасаде корпуса, где помещена университетская домовая церковь мц. Татианы, была вознесена (к счастью, не так давно восстановлена и вновь сияет) надпись: «Свет Христов да просвещает всех».
Но главное – Люди. Семинары создали условия для встречи, знакомства и затем консолидации группы тех московских психологов, которые (при всем возможном научном разномыслии среди них) были объединены желанием вернуть психологии душу и душе – психологию. Это была интенция, непосредственно ведущая к идее построения христианской психологии. Но была и другая линия – может быть, менее очевидная, однако чрезвычайно важная, – возвращение психологии в то средоточие наук о человеке, в котором она пребывала (и даже могла занимать центральное координирующее место) во времена своего становления и обретения самостоятельного статуса. Напомним, что среди учредителей и активных участников первого в России (и одного из первых в мире) Психологического общества, созданного при Императорском Московском университете (1885 г.), были и философы, и биологи, и врачи, и антропологи, и литераторы, и математики, причем часто звезды первой величины. Заседания общества становились событиями, имена выступавших, последующие дискуссии и обсуждения привлекали образованную публику со всей Москвы и России – достаточно назвать Льва Толстого, который на двух заседаниях (в одно не уложились) выступал с докладами о смысле жизни. Последним перед разгоном Общества его председателем был известный философ Иван Ильин (один из тех, кого большевики выслали из страны в 1922 г. на печально известном «философском пароходе»). Рискну сказать, что наши семинары (разумеется, в очень скромном масштабе) пусть не возвращали, но, по крайней мере, напоминали об этой порушенной на долгие десятилетия традиции заинтересованного и свободного общения представителей разных университетских (прежде всего, конечно, гуманитарных) специальностей вокруг психологии.
Еще один момент, который надо отметить. Наука и религия за годы советской власти обрели статус антиподов, причем религия прочно ассоциировалась с невежеством, темнотой, мракобесием. Одним из главных (по высказываниям некоторых – «ошеломляющих») впечатлений многих рядовых участников было то, что «церковники», которых они видели, оказались не темными невеждами, а образованными, умными, яркими людьми, они убедительно говорили, спорили, приводили веские аргументы, шутили, смеялись, наконец, а не отстраненно «вещали от лица Церкви» незыблемые истины.
Крайне важным было и то, что крупные ученые, принимавшие участие в семинаре, отнюдь не дистанцировались от «служителей культа», кого большевистская пропаганда приучала считать «реакционными мракобесами». Ученые легко находили с ними общий язык, «приятельствовали», и многие не скрывали при этом своей веры в Бога. Но и в тех случаях, когда эта вера не заявлялась или даже налицо был подчеркнутый нейтралитет, само участие «звезд науки» в семинаре по христианской антропологии и психологии было в то время значимым и говорящим само за себя [16] . Уже много (более двадцати) лет спустя я встретился с одним московским священником, который рассказал, что, будучи студентом одного из вузов, только начавшим интересоваться религией, случайно попал на наш семинар и был поражен тем, что «такие люди» оказываются верующими, – значит, в вере есть что-то даже для них притягательное и важное. Это, как он признался, оказалось тогда толчком на пути к Храму.
16
Хотя не обходилось и без некоторых курьезов. Например, крупнейший психолог и методолог науки Владимир Петрович Зинченко охотно согласился выступить на одном из семинаров с докладом, но потом (со свойственным только ему мягким юмором) жаловался автору: «Понимаете, выхожу я на трибуну, собираюсь уже говорить, вдруг весь зал встает, смотрит на меня и начинает креститься. Я опешил в недоумении – хорошо, догадался оглянуться и увидел, что прямо за мной висит икона. Ну, так же нельзя, вы бы хоть предупреждали…»
Теперь о Действии. Организация семинаров, поддержание их ритма, уровня, содержания, атмосферы требовали постоянных и немалых усилий (помню, полмесяца готовимся к очередному семинару, полмесяца от него отходим). Но чтобы все не ограничилось лишь вспышкой интереса, нужны были (подразумевались) дальнейшие шаги и действия, успех которых, в свою очередь, зависел от пересечения Времени, Места и Людей.
В 1991–1992 гг. Академия педагогических наук СССР после буквально шквала общественной критики (по большей части вполне справедливой) была преобразована в Российскую академию образования. Вскоре Научно-исследовательский институт общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР (НИИОПП АПН СССР) был переименован в Психологический институт Российской академии образования (ПИРАО) [17] . Директором института был назначен академик В. В. Рубцов. Побывав на одном из заседаний семинара, он щедро предложил автору этих строк создать при институте первую за всю историю страны Лабораторию христианской психологии.
17
До революции это Психологический институт имени Л. Г. Щукиной при Императорском Московском университете. Выше упоминалось о приветствиях духовных академий в честь его открытия 23 марта (по старому стилю) 1914 г. Институт был построен на территории университета и оборудован по последнему слову техники целиком за счет благотворительного вклада известного купца и мецената С.И. Щукина. Это было первое в мире здание, специально воздвигнутое для крупного научного психологического института. «У нас в Германии, – не без доли зависти писал известный немецкий психолог О. Кюльпе, – нет ничего подобного, что можно было бы поставить рядом». Ведущие американские ученые так же высоко оценили новое научное учреждение в России. Д. Кэттел назвал его «наилучше оборудованным в мире». Э. Титчинер признал, что «приспособления и оборудование соперничают, если не превосходят лаборатории, где-либо в мире существующие» [Психологический институт на Моховой (исторический очерк). М., 1994, С. 6–7].
Условия С. И. Щукина для столь щедрого пожертвования составили лишь несколько простых пунктов: передача института в вечное пользование Императорскому Московскому университету и запрет на использование здания кроме как «в учено-учебных целях»; назначение организатором и директором профессора Г.И. Челпанова; присвоение институту имени горячо любимой, недавно умершей жены дарителя – Лидии Григорьевны Щукиной (1864–1907). Руководство университета с охотой приняло все пункты. Чтобы почувствовать тогдашнее отношение к этому событию, приведем строки из письма собрания сотрудников и студентов института ректору Московского университета: «Настоящее собрание, адреса и приветствия, прочитанные на нем, с очевидностью показывают, какую высокую оценку находит себе дар С. И. Щукина. Мы горячо желаем и находим вполне соответственным, чтобы эти стены хранили в себе изображения тех, благодаря кому создано это научное учреждение. Поэтому мы имеем честь просить Вас и в лице Вашем – Совет Императорского Московского университета возбудить ходатайство о разрешении нам поместить в нашем институте портреты Л. Г. Щукиной и С. И. Щукина. Пусть всякий, входящий сюда хотя бы столетия спустя, видит тех, кому обязан этот институт своим возникновением, пусть ежегодное празднование этого дня, дня св. Лидии и открытия института, совершается под сенью этих изображений. Пусть еще и таким образом будут почтены память Л. Г. Щукиной и примерное деяние С.И. Щукина» (Там же. С. 8).
Советская власть внесла свои коррективы в эти намерения. Вскоре после Октябрьского переворота Г. И. Челпанов был уволен, институт отторгнут от Московского университета, имя Л. Г. Щукиной снято с фронтона здания института – словом, попраны все основные условия дарителя.
…Я пишу это примечание весной 2014 г., аккурат сто лет спустя торжественного открытия института и вышеприведенного письма его сотрудников. Коммунисты уже не у власти (хоть не теряют на то надежды), но институт по-прежнему вне Московского университета и, главное, имя Лидии Григорьевны Щукиной, в честь которой создан этот памятник науки и любви, не возвращено институту. Наши долги перед прошлым предстоит еще возвращать. Прошлое должно занять место прошлого, прошедшего, ушедшего, пережитого, отпущенного с миром, но, пока за нами такие вопиющие долги, оно будет маячить впереди, лишая внутреннего покоя и заграждая путь движения к благому будущему.
Однако именно так назвать Лабораторию В. В. Рубцову в Президиуме РАО категорически не разрешили (настороженность оставалась, откат интереса уже намечался). Одним из главных аргументов было решительное суждение, что никакой христианской психологии нет, не было и не будет. Подобное приходилось слышать тогда повсеместно, причем не только от ученых коллег, но и от представителей Церкви [18] .
После сложных переговоров сошлись на таком, предложенном мной названии – Лаборатория философско-психологических основ развития человека. Название в общем-то достаточно приемлемое, ибо осуществление «проекта» христианской психологии прямо подразумевало рассмотрение и анализ исходных философско-психологических проблем развития человека. Однако за все время существования Лаборатории это название никто из коллег (и даже сотрудников самой Лаборатории) толком не выучил, и все обычно ограничивались для обозначения либо именем заведующего, либо первоначально задуманным, но отвергнутым начальством именованием «христианской психологии», – так или иначе, все понимали, что в действительности являлось здесь предметом исследования.
18
Последним можно теперь порекомендовать познакомиться с фундаментальными библиографическими изысканиями Ю.М. Зенько, из которых ясно, что речь идет об обычном православном выражении, которому к тому же более 150 лет. Впервые оно было употреблено в 1860 г. свт. Игнатием (Брянчаниновым). У свт. Феофана Затворника мы находим уже целую программу разработки христианской психологии. Словосочетание «православная психология» появилось спустя почти сто лет: оно было употреблено архимандритом Киприаном (Керном) лишь в 1950 г. в его известной книге «Антропология св. Григория Паламы».