Христианское юродство и христианская сила (К вопросу о смысле жизни)

Экземплярский Василий Ильич

И здесь ясно выступает великий нравственный смысл второго величайшего Таинства Христианской Церкви — Евхаристии. Апостол Павел говорит, что кто ест Тело Христово и пьет Кровь Его, все те, которые причащаются великой Голгофской жертвы, все они смерть Господню возвещают, пока Он придет в Своей славе, все они жизнь свою отдают Тому, Кто и дал им и снова отдаст с избытком. "А кто ест и пьет недостойно, тот суд себе ест и пьет" (1 Кор. 11:26, 29). Это также закон любви. Нельзя принимать любовь и не отвечать на нее любовью, этс поисти­не безнравственно, нечестно, неблагородно. Судьей здесь может быть только совесть человека.

Она, по словам того же апостола, искушает человека, испытывает его. Но морально несомненно, что право на высшую любовь дает также единственно ответная любовь. Пусть недостаточная,

колеблющаяся, детски несо­вершенная, но все же детски чистая, детски искренняя любовь. И тогда эта любовь имеет право пить Кровь сво­его Спасителя и через это становиться одно со Христом, храмом Его, членом Тела Его — таинственного Тела Цер­кви Христовой. Об этом таинственном Теле кок новом источнике собственно христианской любви и новом прояв­лении ее юродство и ее силы должна быть особая речь. Но пока я касаюсь лишь любви к Богу с ее неисследи- мыми глубинами тайны и силы.

До сих пор мы останавливались на тех страданиях сердца ц, совести человека, которые вытекали из отсутствия гармонии в мировой жизни, из великого испытания христианской любви перед лицом горя и страданий твари. Толь­ко у подножия Креста Христова может успокаиваться сердце верующего в Бога-Любовь, только безмерными стра­даниями и Кровью Христовой открыто сердце человеческое для принятия Божественной любви. И мы видели уже, что любовь, отданная Богу через Христа, ведет человека к надежде, высшей и умиротворяющей, к вере в царство вечного света и правда, ведет ко Христу Воскресшему, Царю славы и Отцу будущего века. Это есть высший свет христианской жизни и ее высшая гармония. Но этот свет, эта гармония и надежда все так же неизменно носит на себе печать ограниченности, свойство знания лишь "отчасти", созерцания сквозь тусклое стекло и гадательно. А вместе с этой ограниченностью заключают в себе же источник нового испытания нашей любви ко Христу, на­шей веры в совершенную гармонию.

Это — учение Евангелия о последнем суде, предшествующем прославлению верующих в Царстве Христовом и вечным мучениям грешников. Кроткий лик Христов, полный всепрощающей любви на Кресте, дополняется е- этом учении образом Судии мира, дарующим победные венцы праведным и отгоняющим от Себя грешных в область царства вечной тьмы и мучений, и здесь-то новое препятствие на пути человека к любви Небесного Отца, кото­рое во все века волновало сердца испытующих пути Божии в мире. Каждый, знакомый с опытами построения хрис­тианской богословской системы, знает, конечно, что с первых веков христианства и до наших дней не прекраща­лись попытки так или иначе смягчить это учение. Создаются теории апокатастасиса, когда в данных самого слова Божия стремятся найти указания на то, что "вечность" мучений имеет относительное значение, что настанет вре­мя, когда зло окончательно будет упразднено, и Христос предаст Свое Царство Богу и Отцу в сиянии одного све­та и чистой радости. Даже представитель всякого зла и лжи — диавол — выступает в таких представлениях спо­собным к покаянию. По другому, также смягченному, представлению, зло будет побеждено переходом его в не­бытие, когда, следовательно, радость сердца победивших со Христом не будет терзаться мыслью о страданиях и зле целой области бытия. Я не буду излагать этих теорий, так или иначе смягчающих яркость евангельского уче­ния, и тем более не буду критически оценивать их с точки зрения богословско-экзегетической. Отмечу лишь то, что самое возникновение подобных богословских гипотез со всей несомненностью говорит, как трудно нашему разу­му и нашей совести преклониться перед тайной будущей жизни, насколько она открыта в Евангелии. Мысль наша не может мириться с понятием вечности зла и страданий в мире, когда представляется неосуществленной миро­вая гармония. Мысль говорит, что победа царства свободы не будет полной, пока останется область, связанная грехом и страданием. А совесть наша не может представить чувства безоблачной радости и торжества души пе­ред лицом горя и скорби хотя бы одного живого сознательного существа. Психологически становятся вполне по­нятными все попытки приблизить евангельскую тайну к нашему пониманию, и если эти попытки могли дать мир ког­да-либо смущающемуся сердцу, то, быть может, и этически они не заслуживают осуждения. Но,

однако, недоста­точность их чересчур очевидна. Я не говорю уже о том, что для каждого члена Христианской Церкви является обя­зательным следование общецерковному учению, которое буквально поняло откровение о вечности мучений. Достаточно без всякого предубеждения и всякого толкования прочитать Евангелие, чтобы понять раз навсегдо, как искусственно дополняется и изменяется евангельское слово всеми попытками смягчения и перетолкования возве­щаемого им учения о будущей жизни. В этом пункте, как и везде, Евангелие говорит просто, определенно и выра­зительно. Евангельские места этого рода настолько общеизвестны, что, я полагаю, излишне их здесь и приводить. Но не остановиться на них невозможно.

И наша мысль, и наша совесть бессильны постигнуть эту тайну Божьего суда, край завесы которой приподни­мается в Евангелии. Наши ум и совесть поражаются так же, как и возвещаемой истиной о долге совершенного самоотречения, ненависти ко всему близкому и дорогому, ненависти к самой жизни своей, и никакие истолкова­ния, никакие смягчения этого учения неспособны успокоить сердце; покой его всегда в одном — в Самом Христе, и путь к этому покою также один — совершенное самоотречение, преклонение перед юродством проповеди еван­гельской. В Евангелии сказано, что грешники идут в муку вечную. И душа верующего преклоняется перед откро­вением Того, Кто Сам есть воплощенная Любовь, Кто больше сердца нашего, зная, что суд Его праведен есть. И предает себя также душа Богу Судии так же, как и Богу Спасителю своему. Не моя забота согласовать прав­ду Божию с любовью, не моя забота о мучениях Божиих творений до тех пор, пока в сердце живет вера, что есть Больший меня, Знающий и Печалящийся. И сердце наше успокаивается во Христе, зная, что судить мир будет Он же, Тот Самый, Который со Креста молился за Своих врагов. И все верующее человечество в этой своей предан­ности Христу подобно опять-таки отцу всех верующих — Аврааму. Я приводил библейские слова, говорящие о все­целой преданности его Отцу своему. Уже нож был занесен над любимым сыном, когда Бог усмотрел Себе иного агнца. И эта всецелая преданность веры, конечное самоотречение согревались лишь смутной надеждой, как сви­детельствует апостол, что Бог и из мертвых может воскресить Исаака. И каждый христианин, верящий Христу, не может не признавать всей реальности такого великого судного дня и не преклоняться перед частичным открове­нием этой тайны. Но и не может не сознавать верующий христианин, что только край завесы приподнят, что и "на сердце человеку не всходило" (1 Кор. 2:9), какими будут пути Божии по кончине нынешнего века. Вера знает, что слово Божие — зет й истина, и суды Божии — правда и любовь. И эта же вера знает, что пут Божии не то же, что пути человеческие. Непреложным остается Божественный приговор о смерти всего живущего; но воплотился Христос и дал жизнь всей твари; осталось исполненным веление Божие Аврааму, но Бог усмотрел Себе иного агнца. Остается непререкаемой истиной слово Христово о вечной радости и вечных мучениях людей за их крат­ковременную земную жизнь, но вся полнота тайны остается неоткрытой нашему уму и совести этим частичным отк­ровением. И если каждый верующий для себя лично не может не сознавать всей реальности будущего наказания, то за других он может быть покоен, насколько верит в превосходящую разум любовь Христову. И потому вера всегда предает и себя, и друг друга Христу Богу своему.

Свою речь о юродстве христианской любви я могу, по существу, заключить теми же словами, что и речь о юродстве христианской веры и надежды. Юродство этой любви в том, что она всецело отрекается от себя, от­рекается даже от всех видимых проявлений к себе любви Божией, мирится с тем, что одна участь верующего и не­верующего, любящего и не любящего Бога. И сила этой же любви в том, что, говоря словами апостола, "ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8:38-39). В своей любви хрис­тианин так же, как в своей вере и надежде, безумно отрекается от всего, чем люди живы, чтобы приобрести од­ного Христа и в Нем найти жизнь и радость любви.