Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Шрифт:
Дело в том, что я, сколь бы ни был я убеждён в правоте моей точки зрения, в принципе допускаю всё же возможность её изменения. Хотя мне, такому, каков я есть сейчас, кажется весьма маловероятным, что я когда-либо смогу перейти на позиции человека верующего, тем не менее я на 100 % не могу отвергнуть этой возможности. Мало ли как может сложиться дальнейшая моя судьба, мало ли как могут меняться убеждения и воззрения! Основой для этого является ясное понимание чисто человеческой природы любых воззрений, любой позиции, понимание их неабсолютности. Поэтому, как я ни убеждён в своей
Иное дело Сергей Алексеевич и его друзья. Будучи людьми религиозными, они убеждены в абсолютности своих точек зрения. Они убеждены, что обрели ту высокую ценность, о которой писал в своей статье Аверинцев, столь сочувственно цитируемый энергичной знакомой Сергея Алексеевича. Обретя Бога, они не мыслят возможности (хотя бы минимальной) перехода на иные позиции. Поэтому с их стороны наш спор — никогда не диалог, а всегда лишь монолог, проповедь, хотя они это и отрицают. Субъективно, может быть, никто из них и не стремится «обратить меня в свою веру», но объективно убеждённость в обладании высшими ценностями, в обладании абсолютом, лишает дискуссию необходимого условия — презумпции возможности изменения собственной позиции.
Если ещё на позиции абсолюта стоит Сергей Алексеевич, то по крайней мере он, оставаясь непоколебимым сам, признаёт за другими право на иную точку зрения, хотя это его и огорчает. Но уже несколько иной, видимо, человек, один из друзей Сергея Алексеевича, смотрит на вещи по-иному. Вот, пожалуйста, что он пишет: «Вне религии говорить, спорить о чем-либо, в сущности, по большому счёту говоря, не о чем». «Серьезность, искренность, честность души — только этим религиозным проблемам и предназначены». «Позиция неверия не позволяет быть внутри неё искренним, честным, последовательным, определенным…»
Вот ведь как! Позиция оппонента уже априори объявляется нечестной (я понимаю, что речь тут идёт не о честности в узко бытовом смысле слова, а о некоей честности высшего плана, но это мало улучшает дело). До сих пор во всех наших спорах я лично честность оппонентов не ставил под сомнение… Вот ведь до чего доводит обладание абсолютом! Не случайно, что именно это письмо и в остальных своих пунктах — самое неинтересное из всех. Набор расхожих, много раз слышанных мыслей, весьма тривиальных — вот и всё, пожалуй. Меня удивляет лишь, почему Сергей Алексеевич считает его глубоким и тонким мыслителем. Я попрошу, конечно, прощения у Сергея Алексеевича, но я не могу дискутировать с человеком, который отказывает мне в честности.
Не случайно именно этот знакомый Сергея Алексеевича нашёл, что мой тезис о демиургичности человека есть не что иное, как «лозунг из столовых». Прошу простить за сравнение, но это позиция хунвейбина: «долой-де Шекспиров и Флоберов, потому что ими пользуется буржуазия!». Хорошая позиция, легкая позиция, избавляющая от необходимости думать по существу. Какой контраст между его письмами и письмом другого друга Сергея Алексеевича, которым тот открыл, так сказать, серию ответов на моё письмо! И сама позиция его, и тон, которым он её излагает, вызвали у меня глубочайшее уважение и интерес.
Но вернемся к нашему спору. Позиция обладания абсолютом вносит любопытные аберрации в некоторые аспекты спора. Таков, например, один из главных, если не главнейший вопрос спора — вопрос о смысле жизни человека, о сравнительной ценности ответов, которые дают на этот вопрос религия и материалистическое мировоззрение, научное мышление. Сергей Алексеевич и его друзья роковым образом путают две вещи — истинность этих ответов и их достойность.
Психологически это понятно. Для Сергея Алексеевича вопрос об истинности религиозного ответа просто не стоит. Конечно, для него это — истина. Но он упускает из виду, что для меня-то дело обстоит по иному. Поэтому поясню.
Если бы я на время забыл об истинности и ложности ответов на вопрос о смысле жизни человека и безотносительно к тому попытался сравнить религиозный и научный ответы, я без сомнения ответил бы, что религиозный ответ неизмеримо, безусловно достойнее. Обладание вечной, абсолютной истиной, вечная жизнь в единении с Богом — кто же этого не предпочтёт любому иному честному ответу…
Всё так… при одном условии: если религиозный ответ — вообще ответ, если это не самообман. Вот о чём надо говорить, вот что надо доказывать, а вовсе не тезис о соразмерности вопроса и ответа, на котором почему-то сосредоточились Сергей Алексеевич и его друзья.
Поясню аналогией — что «достойнее»: подать нищему медный грош или сторублевую ассигнацию? Кажется, ответ ясен — конечно, второе. Ну, а если существует твёрдая уверенность, что ассигнация фальшивая или хотя бы вероятность этого чрезвычайно велика? Не предпочесть ли нам безусловную, хотя и небольшую ценность твердого металла проблематической ценности фальшивых бумажных денег, к тому же подвергающихся жестокой инфляции?
Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…А так ли? Не разумнее ли посмотреть реальности в глаза?
Сергей Алексеевич написал мне, что я осмелился упрекнуть христианство в детском страхе прозрения реальности. Увы, осмелился. Я и посейчас думаю, что идея спасения родилась именно как психологическая реакция на страх личного конца. Мне трудно обсуждать эту проблему здесь и прошу меня от этого уволить, потому что Сергей Алексеевич неожиданно перевёл эту тему в свой личный план, применил её к себе, и у меня просто сердце захолонуло.
Если Сергей Алексеевич хочет более ясно представить себе, как я лично смотрю на этот вопрос, то я просто прошу его открыть томик моего любимого поэта Уолта Уитмена и перечесть «Поэму изумления при виде прорастающей пшеницы» и «Тому, кто скоро умрёт». Я всё равно не скажу лучше и проще, чем этот великий старец. И вообще мир Уитмена (внутренний его мир) должен представить для Сергея Алексеевича заметный интерес. Если он прочтёт «Листья травы» целиком, то получит представление, каким гармоничным, спокойным, уравновешенным (а вовсе не бездной ужаса) может быть мир атеиста.