Христофор Колумб
Шрифт:
Что касается адмирала, то он спокоен; он как будто, наконец, глубоко перевел дух, сложил весла и ждет, что будет. Он вышел в море, его дело плыть, и он с каждым днем чувствует себя все более и более в своей стихии.
Плыли они, как и следовало, к югу. Осень подвигалась, но погода с каждым днем становилась теплее! Да, старость коснулась его своей рукой, у него украли лучшие годы, прости молодость, но теперь он, с каждым часом становясь старше, становится и ближе… к чему? К вечному лету – говорило солнце, говорил чудесный мягкий воздух, становившийся день ото дня все прекраснее, говорил попутный ветер, говорили волны, спокойно катившиеся впереди, как многочисленный передовой отряд в голубых мундирах, говорили звезды, да, звезды!
Колумб проводит с ними долгие прохладные ночи, возносится к ним душою, бродит с ними по их постоянным, но неисследованным путям. Позади судна высоко в небе сверкают звезды-путеводительницы, две звезды Малой Медведицы, по которым мореход привык править свой курс; они в течение ночи описывают полукруг около Полярной Звезды, уподобляясь стрелкам больших небесных часов; по их положению на небе мореход всегда может сказать, который теперь час ночи. Под нею распростерлась Большая Медведица, из всех созвездий захватившая на небе самое большое место, и все же как оно мало в сравнении с простором неба! Орион восходит, надуваясь, словно орел небесный с распростертыми крыльями; блещут созвездия Зодиака, мерцает вдали Вечерняя Звезда, каждый вечер заметно сдвигаясь с места; плывет меняющий свой лик месяц, слепой месяц, друг наших ночей, прекрасный бледный месяц!..
Никогда не наскучит глядеть на звездное небо, быть под ним, следить за движением светил с вечера до утра. Колумб, не знающий сна, круглые сутки созерцает это возвышающее дух зрелище; он видит, как подымается из лона морского солнце, как шествует величественно по небу, как погружается в море на другой стороне горизонта, красное и могучее, и – самое время и пространство как бы откладываются в сокровенной глубине души Колумба; он чувствует, как долго они плыли, где сейчас находятся; он наделен необыкновенным космическим чутьем. В тихие ночи, когда он стоит один на мостике, и звезды кружат над ним, он как будто различает даже музыку небесных сфер, слышит, как где-то далеко-далеко и едва слышно вращаются семь кругов небесных, один внутри другого; в краткие, захватывающие мгновения он ощущает то, что знает разумом, но не может представить себе: все эти небеса, вращающиеся вместе с принадлежащими каждой сфере телами небесными. Отдельный раз чудится ему и какой-то глухой скрежет, заглушаемый расстоянием в тысячи миль, и он кивает самому себе: это трутся одна о другую оси сфер! И самая ночь как будто вырастает вокруг него, когда он думает об этой небесной мельнице, беспредельной, всемогущей!
Отведя взгляд от сверкающих гвоздей небесного свода, он видит вокруг себя необъятный простор моря, но знает, что это лишь незначительная часть океана, океан же лишь частица всей земли, невообразимо, головокружительно огромной. И еще одно знает он, – вернее, чувствует. Это опыт всей жизни Колумба, результат его наблюдений; само по себе это необъяснимо и все же основано на прямом ощущении или своего рода предчувствии: земля кругла! Об этом говорится еще в древних писаниях, только не в Библии; об этом же говорит высота звезд, их угол с горизонтом. Кто освоился с положением звезд на небе и достаточно плавал по морю, – и к северу и к югу, между Исландией и Гвинеей, – как Колумб, и никогда не терял ощущения пройденных расстояний, ощущения, присущего Колумбу больше, нежели кому бы то ни было, тот чувствует, что земля кругла, и даже может в некотором смысле чувствовать, насколько она велика.
Вот эти-то наблюдения и внутреннее безошибочное чутье и дали Колумбу его идею кругосветного плавания. Ведь если земля кругла сверху и снизу – с севера и с юга, то должна быть кругла и с боков – с востока и с запада, кругом экватора, и если плыть все прямо-прямо на запад достаточно долго, то кончится тем, что объедешь вокруг всей земли. Никто не хотел верить этому, теперь это будет доказано!
На столь длинном пути к югу, как от Испании до Канарских островов, разница высоты звезд уже прямо бросалась в глаза тому, кто привык наблюдать; до некоторой степени можно было даже чувствовать разницу по истечении каждых суток; и таким образом нельзя было не чувствовать, что, держа курс с северо-востока на юго-запад, корабль плывет над выпуклой поверхностью чудовищно огромного шара.
Теперь Колумбу казалось, что они уже достаточно продвинулись к югу, и он собирался повернуть прямо на запад! Вот тогда посмотрим!
В ясные звездные ночи, наедине со Вселенной Колумб видит, что он прав. Как могли бы солнце, луна, все неподвижные звезды и планеты, словом, все сферы, вращаться вокруг земли, если бы она не была кругла и не витала свободно в мировом пространстве?
В ОКЕАНЕ
С 9 августа по 6 сентября, почти месяц, стояли корабли Колумба у Канарских островов. «Пинта» лишился руля,– каверзы двух владельцев судна, участвовавших в экспедиции, но добивавшихся, чтобы их отпустили обратно; настоящее предательство; в результате страшная задержка. Да, заглянуть бы поглубже в натуру человеческую!.. Но повреждения были исправлены, и, потеряв месяц, корабли все-таки отправились дальше, прямо на запад, в открытый океан, где никто и никогда еще не бывал. В этом году случилось извержение Тенерифа, и, когда Колумб проходил мимо вулкана в ночь с 23 на 24 августа, взорам команды «Санта-Марии» представилось зрелище, от которого у них мозг застыл в костях: на небе пылало кровавое зарево, чудовищный конус вулкана, торчащий из моря, освещался сверху донизу собственным пламенем; вершина его, словно с лопнувшими огненными жилами, извергала клубы дыма и раскаленные камни, лава текла потоками по бокам горы. На палубе корабля было светло, как днем; ночь была оттеснена на целую милю во все стороны от горы, зато за пределами светового круга вставал стеною мрак кромешный. В дыму сверкали молнии, и страшные раскаты грома сотрясали как будто недра самого моря. Мореходы предвкусили в эту ночь ужасы конца мира, и впечатление это, хотя и заслоненное потом другими, глубоко и крепко засело в их душе, отнюдь не придав им бодрости и сил для дальнейшей поездки.
Самое пребывание на Канарских островах тоже не способствовало укреплению в них силы характера; разбалованность и самоволие, к чему привыкла команда на этих волшебных островах, пришлось снова изгонять плеткой, пока матросы опять не втянулись в лямку черной работы на корабле. Диего, соприкоснувшись с существами удивительной, чарующей прелести, – на островах еще сохранились небольшие остатки чистой туземной расы, – прибавил новые влияния к той многообразной смеси, которая составляла его характер. И, снова очутившись на палубе корабля, брошенного в океан, Диего первые дни был сам не свой, отдаваясь воспоминаниям, непосредственно принадлежащим ему самому лишь наполовину; другая половина была отдаленного наследственного происхождения, и Диего, защищая глаза рукою, не переставал оглядываться назад, на конус Тенерифа, пока тот не окутался клубами дыма, как женщина, прячущая лицо в волнах распущенных волос. После этого Диего загрустил и стал несловоохотлив.
Но на другое утро, когда Тенерифа уже не видно больше, Диего поражает товарищей новыми песнями, с своеобразными дикими напевами и с обрывками текста на чужом языке, из которого сам Диего знает лишь несколько слов, самых нежных в нем. Слова эти часто раздаются в пути отголоском пережитого и настраивают Диего на грустный лад. А белые округлые контуры «Ниньи», плывущей в близком соседстве, служа единственным напоминанием о чем-то женственном среди сурового простора моря, заставляют Диего, сидящего на палубе на корточках, отчаянно мотать головой, свешенной вниз между коленями,
– нет на море человека несчастнее его!..
8 сентября подул крепкий северо-восточный ветер, который был им нужен, и дул упорно. Вот когда дело пошло всерьез! Однажды утром мореходы уже не могли найти на горизонте ни малейшего признака берегов. Куда ни обернись, вокруг них кольцо водной пустыни. Матросы глядят друг на друга: так вот к чему шло дело? И сердце у них падает… Да, к этому. Адмирал стоит на своем мостике с таким выражением лица, что ошибиться нельзя; он говорит, что наконец-то они все у него в руках, и он использует их до конца. Матросы растерянно ищут глазами два других корабля, которые, то догоняя, то отставая далеко позади, следуют за «Санта-Марией» по тому же направлению – прямо на запад. И с них, верно, глядят на «Санта-Марию»; эти три суденышка держатся вместе, составляют друг другу компанию в океане, в этой беспредельной водной пустыне…
Кое-кто всплакнул украдкой в это первое утро; матросы ходили с покрасневшими глазами; спускаясь за чем-нибудь в грузовой трюм, не в редкость было встретить там товарища, который при встрече отворачивал лицо, а, поднявшись на грот-мачту подтянуть парус, можно было найти там товарища, который забрался туда выплакаться. И у кока в камбузе глаза тоже покраснели. Но по лицу того железного человека на мостике видно было, что назад возврата нет. Он ходил своим львиным шагом взад и вперед, вперив в западный горизонт свои бездонные зеленовато-голубые глаза… Уж не само ли море приняло его образ? Он спокоен, как будто путь ему знаком, как будто он едет к себе домой со всем этим грузом доверчивых простаков, которых он обманом заманил к себе на корабль… Уж не сама ли смерть оказалась их кормчим?..