Христофор Колумб
Шрифт:
А дальше ничего и не случилось! Смертельный страх улегся. Но на этот раз адмирал совсем спустился со своей высоты и смешался с командой, успокаивая, уговаривая, объясняя. Как могли они так испугаться обыкновенной падучей звезды, правда, очень крупной…
Обыкновенной падучей звезды?! Гневные восклицания, общее неподдельное негодование, руки отняты от лица, и плачущие глаза впиваются в адмирала, груди пыхтят, как кузнечные мехи. Что такое говорит этот богохульник?! Знамение, роковое предзнаменование – вот что это было!
Ну, пусть знамение; адмирал не спорит, снисходительно допускает чуточку мифологии; но почему же роковое? Оно ведь не сожгло корабля; упало далеко позади, не правда ли? Он лично видывал такие огненные падения с неба; может быть, людям претит называть их просто падучими звездами, но, очевидно, все такие явления объясняются просто: звезды или другие небесные тела иногда срываются со свода небесного и падают вниз; явление обыкновенное. Разумеется, оно имеет свой смысл, как все, что связано с небом, но называть это роковым предзнаменованием…
Нет, нет, это роковое предзнаменование! Матросы рыдали. Более мягкие по натуре упорствовали в своем горе, как дети, плакали и отирали глаза и сморкались, не переставая; другие же собирались кучками и злобно переглядывались: однако, до чего дошел этот итальянец? Перетолковывать явное знамение небесное! Начертанное огненным перстом Божиим предостережение! Не потому ли огонь и пал с неба позади корабля, чтобы предостеречь и указать им путь назад? Так нет – вперед, прямо на запад! Какие же тут еще сомнения? И что он болтает про звезды, небесные тела!.. Когда огонь, павший с неба, был больше солнца, луны и всех звезд вместе! Обыкновенное явление?.. Нет, вдобавок ко всему слишком много еретиков на корабле!..
Тихо, дружелюбно, успокаивающе звучит голос адмирала; в ответ презрительное и дерзкое фырканье, упрямое сопение. Долго идут разговоры. Уже мрак спустился на море, а страшное явление все еще обсуждается; некоторые совсем ослабели и говорят умирающим, слезливым голосом, словно люди, которых постигло большое несчастье; озлобленные же вспыхивали вновь и вновь; но мало-помалу волнение все-таки утихает: адмирал все уговаривает и уговаривает, и уже один его ровный монотонный голос производит умиротворяющее действие.
А корабль тем временем идет да идет – никто, собственно, не догадывался остановить его; ветер благоприятный, то место, где упал метеор, давно осталось позади, и про себя адмирал соображает, какое расстояние успели они пройти с тех пор, и мысленно следит за лагом, не переставая уговаривать. Наконец, усталые, разбитые, некоторые совсем больные от пережитого волнения, люди укладываются на покой. Но из темных углов еще долго слышатся протяжные вздохи и судорожные всхлипы.
Тихо вернулся адмирал на свой пост и весь остаток ночи провел, делая свои наблюдения и записи при свете фонарика. У него была особая работа, которую удобнее было исполнять по ночам: корабельный журнал, в котором изо дня в день отмечалось пройденное расстояние, он вел в двух экземплярах – один, точный и верный, лично для себя, другой для своих подчиненных, лиц командного состава, которые затем могли свободно рассказывать матросам, что знали сами; в этом журнале пройденное расстояние уменьшалось на столько миль, на сколько он мог себе позволить; не к чему было ужасать команду истинными сведениями о том, как далеко они зашли в открытый океан; пусть знают лишь самое необходимое.
Ночью возникло было небольшое смятение, но скоро улеглось: кто-то испуганно вскрикнул и перебудил всех. Ему вздумалось глянуть через борт корабля, и он увидел, что судно идет огненным путем, все море кругом светится и сверкает искрами!.. Люди все сбились к борту, поднялись жалобные вопли: они уже плывут по огненным водам! Адмирал тотчас же спустился к ним: да разве они никогда не видали свечения моря? Моряки они или нет – по крайней мере, хоть некоторые из них? На Средиземном море бывает то же самое. Да, это верно; сонные и кислые, они дали себя уговорить. Некоторые действительно видывали подобное и закричали только потому, что другие кричали. Но некоторые упрямо крутили головой, уверенные непреложно в том, что это и был огонь, павший с неба вечером, что он зажег море, и они теперь плывут по горящим волнам! Тут адмирал рассмеялся: да почему же тогда корабль не загорелся?
И он, велев вытянуть ведро воды, предложил всем желающим попробовать воду рукой – совсем холодная.
Положим, это верно, – действительно холодная или прохладная, но тогда отчего же вода светится? Адмирал, разумеется, сумел объяснить и это: вода, впитавшая в себя свет солнца днем, излучает его из себя ночью. Кое-кто крякнул в ответ на это объяснение: уж они-то знали, что это значит. Это был отсвет под земного огня… вырывающегося, может быть, из недр самого чистилища!.. [8] Не обошлось без озлобленного ворчанья; нашлись и такие, что повернулись к адмиралу спиной.
8
Место, где души умерших очищались от грехов, прежде чем попасть в рай.
Вскоре корабль снова погрузился в сон.
Но с этих пор адмирал все чаще и чаще бывает на палубе, не так строго блюдет свое достоинство, и просто удивительно, как этот прежде столь несловоохотливый человек умеет быть красноречивым, часами не устает объяснять самым невежественным матросам такие вещи, про которые просто мог бы сказать, что это не их ума дело. Это не умаляет того расстояния, которое должно отделять кораблеводителя от команды: ведь одно-то преимущество его перед ними остается все-таки неприкосновенным; никакие разговоры не могут тут ни отнять ничего, ни прибавить; это преимущество – его громадный рост. Он несомненно больше всего действует на людей, хотя никто, даже сам Колумб, не отдает себе в этом отчета. И вот, он не только продолжает сохранять свое непосредственное влияние на умы матросов, но начинает также приобретать среди них друзей. Многие лишь теперь стали хорошенько приглядываться к адмиралу, и у них открываются глаза на то, что этот великан, отмеченный печатью мужества и непреклонной воли и способный к внезапному, неслыханному взрыву сил, что он уже показал однажды, – в сущности человек добродушный. Черты лица этой крупной головы с рыжею, подернутою проседью, гривою и с большой бородой, которою он теперь оброс, тоже рыжею с проседью, порою как бы светятся человеколюбием, сердечною теплотой, которую он как бы впитывает от всего живого и вновь излучает из себя. У него прекрасная улыбка, обнажающая два ряда крупных зубов; голубые глаза, вообще глядящие словно откуда-то издалека, способны вдруг загореться теплым огнем, устремляясь на того, с кем он говорит; и каждого он в состоянии быстро понять и пожалеть. Да, глаза у него удивительные: совсем светлые и маленькие, с белыми ресницами и ярко-красными уголками, почти как у поросят; несколько утомленные, потому что он ведь почти не спит. И голос у него особенный – тонкий и слабый для такого огромного мужчины: тон бережный, проникнутый чувством одиночества и дружелюбия даже к тем, кто ему противится.
Вместе с тем чувствуется, – молчит ли он или красноречиво убеждает, – что собственных своих сокровенных мыслей он не выдает, и никто не может в них проникнуть.
Много разговоров было в следующие дни, бесконечных разговоров за и против; адмирал почти все свое время, на какое мог отрываться от своих наблюдений днем, проводил на палубе, среди матросов.
«Санта-Мария» стала чем-то вроде плавучей школы, с толпою взрослых учеников и с одним-единственным учителем – выше всех на голову, обладавшим всеми знаниями, целый день дававшим уроки, принимавшим жалобы и поучавшим снова и снова. Он был настоящим провидением, никогда не устававшим руководить и направлять вверенные ему души тем путем, каким они идти не хотели, но должны были.
С ПАССАТОМ
Саргассово море. В сотнях миль от земли затеряны три небольших корабля среди бесконечного моря; команда в отчаянии.
Неописуемый ужас, вызванный новым грозным явлением – огромными плавучими островами из водорослей, пережит; но чего стоило пережить его! Первый такой остров приняли за сушу, землю; он так напоминал луговую низменность, омываемую морем, и предположение, что это земля, на минуту воспламенило всех надеждою – для того лишь, чтобы она сменилась глубоким разочарованием и страхом: если не земля, то что же?..