Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
Тем более что Ева не давила, не настаивала…
Я сама, сама…
Дверь дергают, неузнанный тусклый голос просит: «Подождите меня!»
Исправив в зеркале кривоватую улыбку на нейтрально-доброжелательную, Криста выходит на люди. Толчок в плечо. Игумнов шмыгает внутрь гостевой уборной, на ходу расстегивая ремень. Ему не до церемоний. Повторяет, прежде чем скрыться: «Без меня не уезжайте!»
Значит, уже расходятся! Уф…
Вон Лина и Матвей прощаются с хозяйкой…
Кристины глаза начинают блестеть, и натужная маска (заметно для наблюдательной Евы) расправляется. Как будто с лица смыли обильный, старательно, но непрофессионально наложенный макияж.
– Ты тоже? – Ева заодно целует и Кристу. – Их до метро подбросят. Тебе подходит?
– Нас уже и так четверо! – трусовато шипит Лина, ни к кому не обращаясь.
Лина… Не подошла за весь вечер ни разу, издалека кивнула – и только. Привычный модус вивенди тех, кто ни с того ни с сего наобещает с три короба и не сделает ничего. Прочитала ли она посланные ей статьи, что о них думает? Ну скажи по-человечески: не понравилось то, что пишешь… Или у нее просто не получилось «бесплатно пропагандировать»…
Откройся, объяснись – самой же легче будет…
Эх, про других все понимаю, если б про себя так же!
– Ничего, потеснитесь. «Порше Кайен Турбо» вынесет и пятерых. – Обнимая Кристу, Ева спускается по ступенькам во двор и поворачивается к Эрику, уже стоящему возле машины: – Вы сядете на переднее кресло, а она вам на колени. Не раздавит?
Сохраняя молчание и непроницаемость лица, Эрик ловко-небрежно ныряет в авто и придерживает дверцу.
Значит, согласен?
Но теснить незнакомую знаменитость не хочется и оставаться тоже…
Криста медлит.
Все уже расселись, машина урчит, передняя дверь все еще распахнута.
– Не бойтесь, он только на бумаге пьет кровь младенцев! Вообще-то он предобрейший! – из нутра салона кричит Матвей.
«Я и сама знаю, что именно на бумаге, – комментирует про себя Криста. – За слово свое ваш Эрик ничем не отвечает».
Осудив, возвысилась. Теперь как-то легче лезть в машину.
Криста пригибается, но мало – голова задевает о потолок и бейсболка сползает набекрень. В тесноте не поправишь – приходится сдернуть ее с головы, сжать в левой руке… Правая тоже при деле: упирается в потолок, чтобы тело не потеряло равновесия. Ягодицы сжаты и напряжены… Растрепа и недотепа…
На заднем сиденье негромко переговариваются Игумнов с Матвеем, Эрик молчит сообразно своему статусу, а Криста всматривается в дорогу: скорей бы метро! Завидев зеленый глаз светофора, как бы заигрывает с ним, пытается уговорить, чтоб потерпел, не желтел, а если кокетство не удается, сокрушается до следующего перегона, до следующего дорожного подмигивания.
Попутно пытается вспомнить свое выступление – вроде не провалилась? Закрепить бы успех хоть в себе самой, собственную самооценку повысить, но… Проваливается в целик самоедства, царящего в ее душе.
Да еще в вагоне метро Эрик зачем-то сует свою узкую, элегантно-лаконичную визитку с литературным безотчестным именем и семизначным номером телефона. Скорее мобильный, чем домашний…
Украдкой от всех…
Сон смывает тревогу. Крепкий сон без просыпаний и всяких там видений. Под равномерный аккомпанемент дождя.
Пусть на небе кто-то напоказ плачет, Криста ему сочувствует, но сама – нет уж, не добавит влаги.
Теоретически понятно, что если у кого-то беда, то для сколько-нибудь эффективной помощи лучше всего сохранять спокойствие. Именно спокойствие, а не равнодушие: безразличное сердце не может отыскать в мировом мыслительном океане и вытянуть из него идеи для полезного участия. Для соучастия.
Только крепкая человечность способствует гениальным прозрениям. В чем ей может помешать лишь чрезмерная, неконтролируемая чувствительность.
Так что по дороге на дежурство Криста фиксирует и удерживает в себе именно хладнокровие.
Действуем по обстоятельствам. Как говорится – работа покажет.
Она и показывает. «Вам письмо», – маячит на персональной компьютерной страничке. Матвей уже прислал эссейчик о Еве. Ночью, что ли, писал? Неважно. Классно сработано и с пониманием газетного формата.
От этого не легче. Высокое качество – еще одно препятствие для прохождения материала. Парадокс, но это так.
Теперь ясно: проблема сама собой не рассосется. Пока она не решена – гармонии не видать. Если б шеф был на месте, то заявить бы нестандартный материал в сегодняшний номер – и могло бы проскочить.
Бы, бы…
Хоть бы в понедельничной газете у отдела не взяли полосу под рекламу.
Нет, не сцапали.
Все вроде бы складывается идеально, то есть форс-мажорно: народу нет даже на нормальную отдельскую летучку с рассадкой вокруг замзавши, сотрудников хватит только скомандовать: «На первый-второй – рассчитайсь!» Фотослужба забраковала снимок, самолично сделанный автором рецензии на спектакль. Так что картинками место не заполнить…
– У меня есть отличное эссе!.. – победно-хвастливо объявляет Криста, с дрожью ища взгляд сегодняшней начальницы.
Ну, поймала колючку.
– Это у тебя в провинции учат такому самохвальству? Скромнее надо быть, деточка! – поучает замзавша, сосредоточенно выговаривая каждое слово. Себе пытается доказать, что вчерашние градусы уже выветрились и новый допинг пока не требуется. Злятся алкоголики, завязавшие хотя бы мысленно.
– Да это я не о себе… Это не моя рецензия… на диск авангардного композитора. Свежий принт, только что выпущен – так что с информационным поводом все в порядке, – кривит душой Криста. Не проверяла, считается ли изданием Евина запись. – В материале всего четыре тысячи знаков… Считая пробелы! – Криста протягивает заранее распечатанные странички. – Автор у нас привлекался… Знаменитый искусствовед с мировым именем…
– Она мне объясняет! – одергивает замзавша, прочитав имя рецензента. – Что я, Матвея не знаю? Ты еще гусей пасла в своей деревне, а мы с ним уже первую бутылку виски распили!
Матвей и выпивка? Она что-то путает…
А «она» натыкается на скептическую Кристину морщинку, подсвеченную живым взглядом, и, раздувая из искры пожар, отказывается читать текст.
– Звони всем обозревателям! Где бы ни были – чтоб к пяти часам обеспечили меня кондиционным материалом! – кричит барыня секретарше и, не вставая с кресла, наклоняется к нижнему ящику стола, выдвигает на всю длину и не сразу, но нашаривает, что нужно. Потом, после возлиянных манипуляций чуть не сверзившись на пол, поднимает красное лицо с налитыми кровью глазами: – Вы еще тут? Кыш отсюда! За работу!