Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
От прошлого, впрочем, она отгородилась на первой же исповеди. Честно рассказала батюшке, как между первым и вторым замужеством поиграла роль Дневной Красавицы (Бунюэль, Катрин Денёв) на рижском пляже.
Повеселилась тогда…
Наносила на лицо боевую раскраску, раздевалась до мини-бикини телесного цвета и садилась на отшибе в позе Иды Рубинштейн с портрета Серова: опорная левая рука чуть сзади, вполразворота, ноги перекрещены и взгляд… Мышеловка с ебом в глазах вместо сыра. Мгновенно слетались самодовольные козлы, не ведавшие, что их роль – второго плана и даже кратковременный
Наскучило. На второй – или на третий? – день. Забылось. Отмолила этот грех, как и другие….
Теперь все по-другому… Теперь есть, что защищать.
Постройка, которая на виду, то есть семья и служба, должна быть прочной, чтобы посторонние не могли попасть в подземелья, где окопалась Василисина вера.
Семью обустроить нетрудно.
Второй раз замуж Василиса выходила осмотрительно. Наметила тройку кандидатов, заинтересовала их и выбрала в итоге неамбициозного фотографа. Мастер. На пятом месяце беременности, когда врач уверил, что все в порядке, обвенчались. Герка терпеть не может тусовки, любит свою профессию и – естественно – обожает жену и смышленую дочку.
И со службой пока все, как планировала. Освоившись в газете, быстро сообразила: не будешь подниматься вверх – вылетишь. Взяла дело в свои руки, но не в свое сердце. Не хватало еще его предательского действия: того пожалей, об этом подумай… То нечестно, это безнравственно… Не надо ей даже шепотка пятой колонны.
Исподволь собирала информацию о тех, кто на пятом этаже. Устную и интернетовскую.
О том, что главред млеет от черных ботфортов и ненавидит брачные узы, с презрением написала в ЖЖ юзерша под ником «good girl», побывавшая буквально месяц его зарегистрированной женой. Значит, высокие черные сапоги… Учтем… Современному уму достаточно и такой малости, чтобы понять то, что человек, может, и сам еще не осознал.
Правильно догадалась.
А дальше – дело несложной техники. Моментально сменила имидж и тем самым как бы раздвоилась. Вере нисколько не противоречит. Актриса же не является на свидание к Богу в гриме и одежде Дамы с камелиями. И при этом может быть истинно верующей.
Так и Василиса.
Жесткая леди ходит на службу, а прежняя скромница в шелковом платке, длинной юбке и водолазке (все в бежевых тонах от Бёрберри) – на исповедь.
Премило все-таки совсем не зависеть от мужчины. Замуж за него не хотеть, в любви не нуждаться, на оргазм не рассчитывать…
И со статьей вон как подфартило. Дуриком вроде… Да нет, без Высшего Промысла не обошлось. Наивной Кристе брошен кусок. Теперь не посмеет сказать, что я действую именно против нее.
Не от меня зависит, как у нее все сложится.
А я…
Прости, Господи…
Теперь можно начать и наступательный бой, ведь как ни крути – место в ежедневной газете престижнее, чем в приложении. Там-то все возможное завоевано. Это все при мне остается, закреплюсь еще и на Кристином месте, а оттуда до кресла ее шефа почему не дотянуться?
Горько
Лина
Стюардесса терпеливо катит тележку со свежей прессой мимо Матвеева кресла.
Господи, с какой жадностью он останавливает ее движение, перебирает газеты, докатившиеся до их двадцать второго несчастливого ряда, и криком, с визгливыми нотками – Лине стыдно! – добивается, чтобы ему достали Кристину газету – хоть у других отняли, ему по работе нужно! Он, который презирает массовое зомбирование! Не разрешает вносить в дом презренное чтиво и даже включать в своем присутствии телевизор!
Каждую полосу нервно проглядывает… По незнанию. Не может же быть ничего интересного для него на страницах бизнес-новостей с их непонятными диаграммами и таблицами! От нетерпения отрывает кусок, роняет на пол глянцевую тетрадку субботнего приложения, вложенную внутрь…
Что ищет?
– Уф! Напечатали! – вслух шепчет муж с кулацкой радостью. Мол, это мое и только мое!
Лина пытается заглянуть в текст хоть через Матвеево плечо, но он резко поворачивается к ней спиной. Опираясь на подлокотник между ними, разваливается в кресле по диагонали, вытягивает короткие ноги – до прохода достают только ботинки. О них тут же спотыкается спешащая стюардесса, но, благодаря навыкам, удерживается и даже капли не проливает из стакана с водой, который несет кому-то из передних. А Матвей так погружен в чтение, что не замечает чудес эквилибристики.
Муж долго пребывает в самолюбивом измерении. Лине приходится самой вытаскивать из-под него пряжку, пристегивать его ремень… Самолет выруливает на взлетную полосу, разгоняется, взлетает, а он все не откладывает свою разлюбезную газету.
– На, посмотри, – нарочито небрежно предлагает муж наконец.
Заметка, подписанная его именем, занимает подвал мелованного воскресного приложения. Лина проглатывает ее за пять минут. Наверное, Матвей прочитал ее не меньше двух раз и потом еще возвращался к выбранным местам… местам из переписки с Евой… через мою голову…
Написано отлично. Текст так и летит. Но с первой строки Лине становится не по себе, а в конце так совсем жаба душит.
Почему о Еве, а не обо мне?!
За мой счет!
Она всегда мне дорогу заступает!
Отталкивает, чтобы занять мое место в искусстве!
А может, и в семье?!
Линина мысль летит вниз, туда, где копошатся завистливые, ревнивые червяки. Несется с такой скоростью и силой, что, кажется, утягивает за собой самолет: он перестает набирать высоту и вот-вот сверзится с белых облаков на черную землю.
И тут все же начинает действовать инстинкт самосохранения. В голове мелькает: Матвей ни при чем… Он – муж. Мало толку, когда близкие родственники хвалят друг друга…
Ничего, кроме срама, из этого не выходит…
Стремительный поток замедляется, но препятствие обходит: «Пусть муж! У нас же разные фамилии! Я-то делала с ним пространное интервью! Наберешь его имя в «Яндексе» – первые же ссылки именно на эту беседу».
Лина изворачивается, чтобы прямо в лицо Матвею бросить слова, облитые горечью и злостью.