Христос
Шрифт:
Обращение такой живой и реально виденной человеческой личности в отвлеченное представление о каком-то бестелесном слове психологически невозможно.
Даже и для меньшего превращения хорошо знакомого человека в сына божия необходимы были, по крайней мере, десятилетия.
Возьмем реальный случай.
Когда был убит народовольцами в 1881 году император Александр II, в сановном петербургском духовенстве возникла льстивая мысль причислить его тотчас же к лику святых и этим заслужить щедрые милости его наследника Александра III.
Один генерал, чрезвычайно похожий на погибшего императора, стал по вечерам ходить по галереям петербургских соборов, а его тайные помощники говорили: «Смотрите! Это идет убитый император».
Такие суеверные слухи стали распространяться по России и были доведены до его преемника Александра III, с намеками на причисление его отца к святым и к мученикам, но идея молиться иконе своего отца показалась и самому новому царю и всем его родственникам, лично знавшим покойного императора, такой смешной, что Александр III поручил расследовать тайной полиции это дело и, узнав причину, запретил усердному генералу делать дальнейшие прогулки. Так, по крайней мере, передал мне, уже находившемуся в заточении и ожидавшему суда, допущенный ко мне перед ним защитник Рихтер.
Действительно, мысль увидеть своего собственного брата, отца или дядю, или просто хорошего знакомого, в виде святого чудотворца, и стоять на коленях перед его иконой едва ли у кого-нибудь могла возбудить какое-либо религиозное чувство, кроме тайного смеха и стыда. И вот новый святой царь не удался, и задумавшие его слишком рано сановники были настолько сконфужены и огорчены неудачей, что уже до смерти Александра III не поднимали об этом вопроса.
Но вот на престол вступил Николай II, поспешивший открыть мощи Серафима Саровского, и идея возвеличить новейших русских императоров, приписав им происхождение от святого предка, вновь появилась у петербургских духовных придворных, но они стали уже умнее. Они поняли психологическое неудобство заставлять людей, хорошо знавших близкого им человека, искренне поверить, что он вдруг стал святым, наравне с такими божьими угодниками, о реальной жизни которых они не имели непосредственного представления, и потому заменяли ее продуктами своего благочестивого воображения.
Вследствие этого кандидатом в самодержавные святые был намечен император Павел, современников которого и личных знакомых уже не было в живых. Священники Петропавловского собора начали распространять в суеверной массе слухи, что над его гробницей по ночам появляется таинственный свет и молящиеся Павлу I получают исцеление от недугов и всякую помощь в житейских делах.
Перед началом мировой войны я сам имел в руках две брошюрки, не поступившие в обычную продажу в магазинах, но отпечатанные на церковный счет и раздававшиеся молящимся в этой церкви в большом количестве экземпляров. Там бесстыдно описывались многие вымышленные чудеса от его гробницы, и, между прочим, говорилось, что он очень помогает должникам против заимодавцев. Так, один бедный человек, по имени А. или Б., не помню (обе эти брошюры взяли скоро мои знакомые и не возвратили), помолился императору Павлу о помощи, и тотчас Павел явился заимодавцу во сне и так его усовестил, что на следующее же утро тот побежал к своему должнику и при нем же разорвал в мелкие клочки его расписку.
Демагогический расчет инициаторов здесь был очевиден: возможность занимать деньги без отдачи была, по мнению авторов, особенно приятна их пастве, а потому и иметь специально святого по части устранения заимодавцев было очень желательно. Тут же был представлен и текст соответствующей молитвы Павлу.
Я думаю, что в настоящее время новый святой, Павел I, был бы уже прибавлен к прежним святым в православных святцах, если б не помешала такому замыслу революция 1917 года.
Этим примером я здесь хочу показать только одно: делать святых из реальных людей при жизни их знакомых невозможно без допущения самого бесстыдного и сознательного коллективного шарлатанства. Вот почему с реалистической точки зрения и обращение Иисуса из живой и лично знакомой реальной личности в отвлеченное «слово» могло быть искренно сделано лишь после того, как не только перемерли все его друзья и знакомые, но и сама личность стала казаться мифической.
«Значит, — думал я, размышляя об этом, — автора Евангелия Иоанна мы должны искать не ранее, как в VI веке или еще позднее. И я, действительно, нахожу его в Иоанне Дамасском, умершем по „Житиям святых“ 4 декабря 776 года. Это единственный средневековый писатель, способный написать такую книгу, подобно тому, как и Иоанн Златоуст был единственный человек, способный написать Апокалипсис».
То обстоятельство, что автор Евангелия Иоанна, называя по имени нескольких спутников Иисуса, каковы Симон Петр и Мария Магдалина, нигде не называет Иоанна, а говорит всегда, вместо него, о каком-то «ученике, которого любил Иисус», ни в каком случае не указывает на то, чтобы автор книги сам и был этим любимым учеником Иисуса. Можно только догадываться, что Иоанн Дамаскин считал себя с тем Иоанном в каком-то мистическом родстве, и, может-быть, верил, что душа любимого ученика Иисуса переселилась в него и диктует ему его произведения. Такого рода представления были характерны для средневековых мыслителей, и сам Иисус — по евангелистам — намекал, будто душа Илии «переселилась» в Иоанна Крестителя.
«Если хотите принять, — говорит Иисус в Евангелии Матвея (11, 14), — то примите, что он (Иоанн) и есть Илия, которому должно прийти».
Мистика тут очевидна. А вот последние строки из Евангелия Иоанна:
«Иисус (после своею воскресения) сказал Петру: „Иди за мной!“ Петр же увидел идущего за ним ученика, которого любил Иисус (Иоанна), и спросил: „А он что?“ „Если я хочу, чтобы он пребывал (на земле), когда я приду (вновь), — ответил ему Иисус, — то что тебе до того?“
«И пронеслось между учениками слово, — продолжает автор Евангелия Иоанна, — что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал, что не умрет, а только: „Если я хочу, чтоб он был (очевидно, путем возрождения в другом Иоанне), когда я приду, то что тебе до того?“
«Этот ученик, — оканчивает автор Евангелия Иоанна, — и свидетельствует об этом, и написал это, и мы знаем, что истинно свидетельство его» (21, 24).
Кто же этот мы, который знает, что истинно свидетельство автора этой книги? Ясно, что это и есть сам же автор, который как бы отделяется в этой фразе от самого себя и считает свою книгу за таинственно продиктованную ему самим учеником, «которого любил Иисус» и которого он суеверно боится назвать по имени, так как это в то же время и его собственное имя, и он даже считает себя тожественным с ним и как-будто жившим в его личности несколько веков назад.
Рассмотрим же с этой точки зрения жизнеописание Иоанна Дамасского, насколько оно подходит для автора Евангелия Иоанна?
«Иоанн, — говорят нам „Жития святых“, — родился в Дамаске во время его завоевания сарацинами. Его отец, хотя и христианин, был при них городским судьей и надсмотрщиком над общественными зданиями».
«Сарацины в это время захватили в плен одного ученого итальянского монаха, по имени Кузьму, и продавали на рынке. Он знал риторику, диалектику, философию, геометрию и музицийскую хитрость, и небесное движение, и течение звезд, и римское и греческое богословие».
Отец Иоанна «тотчас выпросил его себе в подарок у сарацинского князя и дал Кузьме всякое успокоение с тем, чтобы он учил его сына Иоанна и его приемыша, сироту Кузьму из Иерусалима».
Оба были очень восприимчивы, и «Иоанн, как орел, парящий по воздуху, постигал все, а Кузьма постигал пучину премудрости, как корабль, плавающий по морю с попутным ветром».
Припомним, что орел и рисуется за плечом евангелиста Иоанна как его символ.
«Вскоре они изучили все тонкости грамматики, диалектики. Философии, арифметики и были, как Пифагор и Диофан». «Также научились они и геометрии, как новые Евклиды. А в музыке оба были таковы, как ими же сложенные гимныи стихи».