Христоверы
Шрифт:
– Встречу его на дороге и поговорю, чтоб из избы за порог не выставили, – признался Силантий. – Да и домочадцев его пугать неохота безобразным видом своим.
– Ты что же задумал, сынок? – простонала Марфа Григорьевна. – Мало ли тебе на войне досталось? Да он тебя зараз на каторгу упечёт вслед за братьями.
– Тогда давайте беды от него терпеть?! – зло усмехнулся Силантий. – Отдадим ему коня с телегой и что? Думаете, он на этом успокоится и отстанет от вас?
– А может, возьмёт он коня да угомонится? – проговорил нерешительно Матвей Кузьмич. – А тебе… Не надо греха брать на душу,
– У-у-ух, я уже столько грехов взял на душу, батя, что она внутри меня по швам трещит от изобилия, – вздохнул Силантий. – Так что одним грехом больше мне без разницы.
– Нет, не ходи никуда, сынок! – взмолилась мать. – Не зли зазря этого беса Макарку!
– Это уже не вам решать, родители, – сказал как отрезал Силантий. – Мать, ну-ка стол накрывай да щей наливай. Проголодался я нынче что-то, аж желудок сводит, однако…
17
Савва Ржанухин потянул за вожжи и остановил лошадь. Евдокия Крапивина сошла с саней и осмотрелась. В тёплой шубейке, в повязанном по-старушечьи пуховом платке, она топталась на месте, дожидаясь, когда Савва уедет.
Когда сани скрылись из виду, девушка свернула на другую улицу и поспешила с оглядками в направлении церкви.
К её приходу молящихся внутри огромного соборного храма было немного. Трижды перекрестившись и отвесив поклоны, Евдокия прошла к правому пределу и остановилась перед иконой Николая Чудотворца. Глядя на лик святого, она снова трижды перекрестилась и бросила беглый взгляд на батюшку.
Он стоял к ней спиной на амвоне и певучим звонким голосом читал молитву. Батюшка был молод и красив, и Евдокия давно обратила внимание на его приятную притягательную внешность.
В это утро девушка молилась особо горячо, позабыв обо всём на свете. Она обращалась к ликам святых, моля их о прощении всех своих вольных и невольных грехов и прегрешений. Она просила святых заступиться за неё перед Господом Богом и позаботиться о воюющем где-то муже.
Шепча молитвы, Евдокия во все глаза смотрела на иконы. Ей казалось, что святые говорят с ней, и она сердцем, как губкой, впитывала благодать, исходящую от икон, и никак не могла насладиться ею.
Евдокия пришла в себя после окончания службы. Батюшка как раз приступил к совершению обряда поминовения по безвременно погибшим на войне. В другой части храма еще один священнослужитель начал крестить детей. А молодой батюшка вдруг подошёл к Евдокии и, глядя ей в глаза, улыбнулся.
– Я тебя иногда вижу в стенах храма, сестра, – произнес он чистым, проникновенным голосом, заставившим затрепетать и сжаться сердце Евдокии. – И всегда читаю я на лице твоём горе и печаль. Может быть, ты желаешь исповедоваться, но не можешь решиться на это святое таинство?
– В-вы п-правы, б-батюшка, – растерялась Евдокия. – Я редко прихожу в стены храма… Только когда невмоготу становится. Ходила бы чаще, да нет такой возможности.
– Вижу, ты в секте хлыстов состоишь, сестра? – ненавязчиво поинтересовался батюшка. – А может быть, скопцов, что ещё хуже. А ещё читаю я на твоём лице, что тебе там несладко приходится.
Глядя на батюшку и слыша его проникновенный, волнующий её голос, Евдокия вдруг
– Да, я христоверка и не отрицаю этого, – вздохнула девушка. – А в храм Божий влечёт меня обречённость. Я хочу стоять в толпе прихожан храма, креститься, молиться, ставить зажженные свечи перед иконами, а после ощущать внутри себя благодать душевную.
– Значит, сознание твоё ещё не погубила до конца сектантская короста, – улыбнулся батюшка. – Ты бы причастилась, сестра, исповедовалась и покаялась перед Богом в грехах своих? Господь наш человеколюбец. Он выслушает тебя, поймёт и простит, как поступает со всеми заблудшими душами.
– Нет-нет, не могу я так? – испугалась Евдокия. – Я уже год как христоверка. Теперь община моя семья.
– Семья твоя дома должна быть, а не на «корабле» хлыстовском, – вздохнул батюшка. – Или здесь, в стенах храма, всегда ждут тебя любовь и понимание.
– Нет у меня семьи и дома тоже нет, – смутилась Евдокия. – Родители как выдали меня замуж, так крест на мне поставили. А когда узнали, что в христоверах я, то и вовсе порог избы переступать запретили.
– Я подумаю, как помочь тебе, – сказал задумчиво батюшка. – Но моя помощь будет действенна лишь тогда, если ты сама этого захочешь. А сейчас прости, занят я. Но ты всегда можешь меня здесь найти.
Поклонившись Евдокии, он отошёл к двум старушкам, терпеливо дожидавшимся его в стороне, а Евдокия, поправляя на голове платок, направилась к выходу.
В домашнем кабинете купца Сафронова полная тишина. Иван Ильич с запрокинутой головой и с закрытыми глазами дремлет в кресле. Лицо его выглядит спокойным. В кресле напротив, с книгой в руках, расположилась Марина Карповна.
Открылась дверь, и в кабинет вошёл Лопырёв. При его появлении Марина Карповна встала с кресла и тронула мужа за плечо:
– Ваня, проснись, к тебе Гавриил Семёнович пожаловал.
Сафронов встрепенулся, с трудом открыл глаза и обвёл кабинет бессмысленным блуждающим взглядом.
– Иван Ильич, Ваня, да что это с тобой? – воскликнул гость, стараясь выглядеть бодро и непринуждённо. – Ты выглядишь побитой собакой, дружище?
– Я не только выгляжу, но и чувствую себя побитой собакой, – с усилием ответил Сафронов.
– Ничего не понимаю, – разводя руки, вздохнул участливо Лопырёв. – Ты же здоровый мужик, Ваня. Когда ты упал тогда на пол, я сначала подумал, что ты выкидываешь какой-то крендель. А потом, когда закатил ты, как девица, глазоньки, я грешным делом подумал, что душа из тебя вон.
– Я ничего не помню, – закрывая глаза, прошептал Сафронов. – Будто в яму провалился…
Марина Карповна подошла к столу, взяла в руки графин, но он оказался пуст. Вздохнув и покачав головой, она вышла из кабинета.
– Да-да, Марина, сходи, пожалуйста, за водичкой да задержись на кухне некоторое время, – слащаво улыбаясь, проговорил вслед Лопырёв. – Мне с Иваном Ильичом кое-какие неотложные делишки обсудить надо.
Услышав его, Марина Карповна обернулась, смерила гостя презрительным взглядом и гордой поступью вышла из кабинета.