Хромосома-6

Кук Робин

– Что такое короткий отросток хромосомы-шесть? – спросила Кэндис.

– У хромосом есть так называемый кинетохор, который делит их на две доли, – объяснила Мелани. – У хромосомы-шесть доли особенно неравные. Те, что поменьше, зовутся отростками.

– Благодарю! – Кэндис отвесила церемонный поклон.

– Так вот... – начал Кевин, пытаясь собраться с мыслями. – Я занимаюсь тем, что добавляю свой секретный транспоназ в клетку клиента, которая вот-вот начнет делиться. Но я не даю кроссинговеру завершиться полностью. Останавливаю его двумя отростками, отделенными от соответствующих хромосом. Затем я их удаляю.

– Вот

это да! – воскликнула Кэндис. – Вы действительно извлекаете эти малюсенькие, малюсенькие цепочки из ядра клетки. Как, скажите на милость, у вас это получается?

– Это совсем другое дело, – сказал Кевин. – В общем, я использую систему моноклонального антитела, которая распознает тыльную сторону транспоназа.

– Тут я уже ни бум-бум, – призналась Кэндис.

– Ладно, не берите в голову, как он отделяет отростки, – посоветовала Мелани. – Примите это как факт.

– Постараюсь, – согласилась Кэндис. – А что вы делаете с этими отделенными отростками?

– Жду, пока она, – Кевин указал на Мелани, – сотворит свое чудо.

– Это вовсе не чудо, – возразила Мелани. – Я всего лишь исполнитель. Применяю методику искусственного оплодотворения на бонобо, точно такую же методику, какую разработали для повышения рождаемости у содержащихся в неволе горных горилл. Вообще нам с Кевином приходится согласовывать наши усилия, потому что ему непременно нужно оплодотворенное яйцо, которому еще только предстоит деление. Выбор времени очень важен.

– Мне это яйцо нужно перед самым делением, – кивнул Кевин. – Так что мой график определяется графиком Мелани. Я не вступаю в дело до тех пор, пока она не даст зеленый свет. Когда же она предоставляет зиготу, я повторяю ту же процедуру, какую только что проделал с клеткой клиента. Удалив отростки бонобо, я ввожу в зиготу отростки клиента. Благодаря транспоназу они встают именно туда, куда и должны встать.

– И все? – выдохнула Кэндис.

– Да нет, – признался Кевин. – На самом деле я ввожу четыре транспоназа, а не один. Отросток хромосомы-шесть – это основная доля, которую мы пересаживаем, но вдобавок мы пересаживаем и сравнительно малые части хромосом девять, двенадцать и четырнадцать. Они содержат гены групп крови системы АВО и еще кое-какие малые антигены тканевой совместимости типа молекул сцепления Си-ди-тридцать один. Впрочем, все эти сложности ни к чему. Остановитесь на одной хромосоме-шесть. Она играет самую важную роль.

– И это потому, что хромосома-шесть содержит гены, которые составляют основной комплекс тканевой совместимости, – со знанием дела поведала Кэндис.

– Точно, – сказал Кевин. Он был поражен и взволнован. Кэндис оказалась не только приятной в общении: она еще и сообразительна и немало знает.

– А с другими животными такой протокол сработал бы? – спросила Кэндис.

– Вы каких животных имеете в виду? – поинтересовался Кевин.

– Свиней. Я знаю, что в других центрах, в Штатах и Англии, пытались уменьшить разрушительное воздействие иммунного комплемента при пересадке органов свиней с помощью введения человеческих генов.

– В сравнении с тем, что делаем здесь мы, это все равно что в щелоках травить, – сказала Мелани. – Методика ужасно стара, потому что призвана воздействовать на симптом, а не устранять его причину.

– Верно, – подтвердил Кевин. – При нашем протоколе не

нужно беспокоиться по поводу иммунологической реакции. Мы, имея в виду тканевую совместимость, предлагаем иммунологический двойник, особенно если мне удается ввести еще немного малых антигенов.

– Не понимаю, отчего вы так о них хлопочете! – пожала плечами Мелани. – В первых трех наших пересадках у пациентов вообще никакой реакции отторжения не возникло. Ноль!

– Хочу быть уверен на все сто, – сказал Кевин.

– Я ведь почему про свиней спрашиваю? – торопливо заговорила Кэндис. – Причин несколько. Во-первых, найдутся люди, кому такое использование бонобо покажется отвратительным. Во-вторых, насколько я понимаю, обезьян этих мало.

– Верно, – согласился Кевин. – Во всем мире насчитывается всего тысяч двадцать бонобо.

– Вот и я про то же! – Кэндис воздела указательный палец. – А свинок меж тем забивают на бекон сотнями тысяч.

– Не думаю, чтобы моя система сработала со свиньями, – задумчиво выговорил Кевин. – Наверняка сказать не могу, но – сомневаюсь. Причина, по которой она дает результат с бонобо – или с шимпанзе, коли на то пошло, – в том, что их геномы схожи с нашими. Если быть точным, разница составляет всего полтора процента.

– Всего-то?! – пораженно воскликнула Кэндис.

– Такое соотношение зовет к смирению и скромности, правда? – грустно произнес Кевин.

– Слабо сказано: тут штука похуже скромности душу грызет! – Кэндис явно была ошарашена.

– Показательно, насколько эволюционно близки бонобо, шимпанзе и люди, – произнесла Мелани. – Считается, что и мы, и наши родичи-приматы происходим от общего предка, жившего примерно семь миллионов лет тому назад.

– Это только обостряет этическую проблему их использования, – заявила Кэндис, – и объясняет, почему находятся люди, у кого такое использование вызывает отвращение. Ведь бонобо так похожи на людей. Слушайте, неужели вам все равно, когда приходится одного из животных приносить в жертву?

– Пересадка печени мистеру Винчестеру – всего лишь второй случай, когда потребовалась жертва, – сказала Мелани. – В двух других случаях пересаживались почки, и животные-доноры чувствуют себя прекрасно.

– Ну а вы-то как себя на этот раз чувствуете? – допытывалась Кэндис. – Большинство наших из хирургической бригады сейчас еще больше расстроены, даром что считали себя закаленными, ведь это уже второе жертвоприношение.

Кевин взглянул на Мелани. Во рту у него стало сухо. Слова Кэндис заставляли его размышлять над вопросом, которого он силился избежать. И в этом состояла одна из причин, почему его так сильно огорчал дымок, курившийся над островом Франчески.

– Да, меня это тревожит, – призналась Мелани. – Только меня настолько захватывает научная область и то, как можно помочь больному, что я стараюсь не думать о жертве. К тому же мы и не собираемся использовать множество обезьян. Они – своего рода страховка на случай, если понадобятся клиенту. Мы не берем людей, которым срочно нужны органы для пересадки, – только тех, кто может подождать три года плюс те годы, что необходимы для взросления животного. И с обезьянами мы не общаемся. Они живут сами по себе на острове. Так специально задумано, чтобы никто из наших случайно или намеренно не установил с ними хоть какие-нибудь эмоциональные связи.