Хромой кузнец (сборник)
Шрифт:
Как же пригодился тогда Перуну молодой Месяц, несчастливый жених сестрицы-звезды! И то сказать, когда запрягал он белых быков и выплывал в вышину – казалось, наступил день.
– Я видел! – крикнул Месяц Богу Грозы. – Я видел, как Солнце ушло за Железные Горы и больше не восходило!
…Говорят, Перун тогда поднял свою золотую секиру и молвил ей так:
– Не для сражений ты была выкована… Думал я, будешь ты век возжигать весёлую жизнь. Не подведёшь меня, коли придётся сразиться?
И, говорят, секира тихо зазвенела в ответ.
– Я с тобой, – тотчас запросился Огонь, самый младший Сварожич. Но
– Останешься у Людей. Будешь греть и светить, пока не возвратится Даждьбог. Ты же, Месяц, замкни своё небо… да не погубят ирия, если вдруг что!
Нехотя послушался его Огонь, послушался Месяц. А Перун, разгоняя коней, полетел к Железным Горам.
Вот первые молнии ударили в ржаво-серые скалы, и скалы начали рушиться. Верно, совсем разметал бы их могучий Перун, добрался бы до потаённой норы и вызволил упокоенных, вмурованных в лёд – но из глубоких расселин рванулся навстречу такой страшный ледяной вихрь, что грозовая туча съёжилась и рассыпалась белым снегом вместо дождя. Мелкой блестящей пылью развеяло чудесную колесницу – не соберёшь, не починишь… Это Чернобог и Морана раскачали мехи метели, оборонились морозом. А следом, ощерив предательский клык, на битву вылетел Змей.
Первыми кинулись на него верные Перуновы кони, но Волос только дохнул – и три скакуна превратились в крутящиеся стайки снежинок, а четвёртый закувыркался с перебитым крылом, пропал неведомо где. Хотел Бог Грозы метнуть молнию в Змея, ан не сумел: омертвела от холода золотая секира, остыли жаркие искры…
И вот грудь на грудь сошлись в поединке Змей и Перун. Впился Волос кривыми когтями в соперника, начал язвить его ледяным зубом, думая вмиг заморозить. Но не тут-то было. Тысячу ран принял славный Сварожич, а не разомкнул стиснувших рук, не выронил топора. Совсем худо пришлось бы Змею, если бы не новая чешуя, о которую смялось, иззубрилось золотое лезвие, расшаталось на рукояти. Так вместе они и рухнули вниз, на острые камни. Ещё чуть-чуть, и победил бы Перун. Сломал бы Змею хребет. Но уже подоспели Морана и Чернобог, ударили ледяными рогатинами, опутали сына Неба семьюдесятью семью цепями, выломали из руки золотую секиру… Только она не далась: собрала последние крохи огня, вспыхнула, улетела.
– И змеиный зуб его едва берёт, – наклонилась над непокорённым Богом Грозы проклятая ведьма. – Как же поступить с ним, чтобы не вырвался?
– Отнимем у него глаза и сердце, – посоветовал Чернобог. – Уж тогда-то он ничего не сможет поделать. А скорее всего что и не захочет.
– И огненный палец, чтобы не оправился, – простонал Змей, едва живой после битвы.
– И палец, – согласилась Морана. – Бока твои залечить.
Так они и сделали. Положили в ларец зоркие синие глаза сына Земли, его бесстрашное сердце. Забрали огненный палец, подаренный кузнецом. А самого отвели в глубокие пропасти, приковали в тёмной пещере и все выходы намертво завалили. Хорошо хоть, было это за Железными Горами, не видела Мать Земля, как мучили сына. Не то бы, наверное, тут же от горя и умерла.
Кромешная осень
Тогда окончательно утвердилась во всём мире тьма, а после и холод. Вместо Солнца теперь светил негреющий Месяц, и голодные волки приветствовали его воем, сбиваясь в хищные стаи. Вместо прежних тёплых ветров засновали в полях и лугах холодные вихри… Счастье, что у Людей остался Огонь! Пропали бы без него.
Лесное зверьё обрастало пышными шубами, пряталось по берлогам, норам и дуплам. Лешие бесновались в отчаянии, не понимая, что происходит. Крушили сухие деревья, плакали на разные голоса.
Потом и их начал одолевать сон. Собрали своих лисунок, созвали маленьких лешачат – и залегли то ли спать, то ли умирать. Никто более не морочил забредшего в лес, не уводил в сторону от тропы – и будто не хватало чего-то…
Стали собираться гуси и журавли, пёстрые утки и ещё множество других птиц. Вожаки выстраивали их длинными клиньями и уводили в небесную высь, – видели Люди, как печальный Ярила замыкал за ними серебряными ключами золотые врата. Смолкли соловьиные трели, пропали куда-то звонкие жаворонки. Лишь белые совы неслышно носились над пустошами, ловили зайцев и неосторожных мышей.
Не играла рыба на плёсах, не мчалась упрямо на нерест, одолевая пороги. Ушла в глубокие ямы, в морские тёмные бездны и затаилась там. А с нею и Водяные. И начал затягивать, пеленать озёра и реки сначала тонкий, хрупкий ледок, потом всё толще и толще…
А тучи, бродившие без призора хозяйского, проливались бесконечным недоуменным дождём, и он шёл и шёл, пока холод не превратил его в снег. Снег кутал Землю скорбными белыми покрывалами, заносил широкие речные русла и узенькие лесные тропинки. Порою из вихрей метели слышался хохот:
– Забудете скоро Ладу, не придёт она больше! Меня, Морану, зимы и Смерти владычицу, начнёте Матерью звать!
Кузнец Кий однажды плюнул в сердцах:
– Какая ты Мать! Ты – недобрая мачеха!
Хотела Морана без промедления наказать его за дерзкие речи, за то, что когда-то давно не выковал ей ледяного гвоздя. Обрушилась так, что растрескались от мороза добротные брёвна стены… Но изнутри в ободверину был крепко всажен топор, да со знаками Грома и Солнца, выбитыми у острия.
И померещилось злобной колдунье, будто скользнули по лезвию знакомые золотые искры. Откуда знать, может, это Огонь очага отразился в блестящем железе, – но Моране хватило, чтобы убежать без оглядки.
Попробовала она подучить Змея, натравить его на кузнеца, но Волос упрямо замотал головой:
– Ну его! Он из камня воду выдавливает, выше облака ходячего железо кидает. Не полечу!
Так и не полетел, и Морана сорвала злобу на пленнике. Схватила его маленького сынишку, подтащила к заваленной двери и ущипнула, чтобы погромче заплакал:
– Твоя жёнка сама к Змею ушла, тебя позабыла! Думаешь, зря твои кони на всём скаку распряглись? Леля со Змеем давно сговорилась, ещё до свадьбы твоей! И этот сын – от него!
Перун ей ничего не ответил, лишь вздрогнул, заслышав младенческий плач, – цепи звякнули, облетел иней со стен. Он не мог видеть, как вырывалось дитя и хваталось за каменные валуны, сокрывшие дверь. Знать, Богиня Весны всё-таки успела шепнуть сыну, кто его настоящий отец.
Смекнула коварная ведьма – мальчонка непременно раскроет обман, как только научится говорить. Больше она его с собой не брала. Одна приходила рассказывать погребённому в стылой норе, как веселится со Змеем забывчивая изменница, как тешит Скотьего Бога. И потирала ладони, чувствуя бессилие узника, его молчаливую муку.