Хромой Орфей
Шрифт:
– И признайся: ты ни о чем не жалеешь!
– Страшно!
– всхлипнула Алена и схватила его за волосы.
– Молчи! Не хочу ничего слышать, видеть, ни о чем думать не желаю! И тебя я не люблю, я глупая, подлая... и еще не знаю какая...
Ветер прилетел из сада, тронул занавески.
Кларнет? Откуда-то донеслись его фиоритуры, к ним присоединились отчаянно фальшивящие, визгливые скрипка и гармошка. Дикая какофония ворвалась в белую комнатку, разогнала дрожавшую тишину. Все это звучало почти нереально - полька пыталась прыгать, как пьяная коза.
Что это? Алена и Алеш изумленно переглядывались.
Эста, эста, эм-цара-ра... Казалось, играли в саду.
Алеш встал с решительностью защитника, подошел к окну посмотреть. Заглянув через плотную занавеску, он так и скорчился от смеха.
– Колоссально!
– зазвенело по примолкшей вилле. Отклика не было. Минута удивленной тишины. Музыканты с упорством рассматривают номер виллы. Еще и еще раз заухала полька, потом «Мою милую ведут от алтаря», и опять: тррррр!
– Пойди посмотри, - надсаживался от смеха Алеш, - это ведь в твою честь играют, кошечка! Оригинальные ребята... У этого, со скрипкой, грация балаганного зазывалы. Мамочки, помру!..
Он почувствовал Алену за спиной, оглянулся, но, увидев ее лицо, перестал смеяться.
– Что с тобой?
– Ничего.
– То-то же! В чем, собственно, дело? Чепуха все это!
Алена кусала губы, заткнула уши - заезженный мотивчик невыносимо терзал ей слух. А он тоже слышит? Несомненно. Каково ему-то? И когда она повернулась к улыбающемуся человеку, стоящему рядом, все в ней сжалось от отвращения. Алена в ужасе крикнула:
– Ради бога, уйди! Скройся с глаз! Неужели не можешь понять, что мне нехорошо?.. От всего нехорошо!
Она закрыла глаза и услышала издали его голос:
– Пожалуйста... Как угодно, Алка. Видимо, нет смысла... Впрочем, тебе стоит только спуститься в подвал. И музыкальное оформление есть... приятного развлечения!
Он пошел прочь, но не успел взяться за ручку двери, как его нагнал окрик Алены:
– Погоди! Ничего ведь такого не случилось...
Музыканты разом оборвали. Через плотную занавеску видно было, как они растерянно топчутся, поворачиваясь во все стороны, в который раз, звонят, пожимают плечами.
Только сирены, возвестившие городу полуденный налет, отогнали бедняг от калитки.
Апрель еще насвистывал под пасмурным небом, но утра уже звенели пеньем птиц и пахли терпкой свежестью редиски.
С того дня Гонза ездил на завод утренним поездом; отчасти из упрямства, но для себя он легко обосновывал это. Ничего нового. Просто в соседнем купе была она. Гонза до сих пор не осмеливался занять место рядом с ней или напротив нее. Он погружался в мысли над книжкой, раскрытой на коленях, а если в купе никого не было - вытаскивал из кармана блокнот, огрызок карандаша и принимался писать. Название «Баллада о переднике»! Эпиграф из Терезы Планэ - это самое легкое. А как дальше? Дело шло туго, от тряски карандаш скакал по бумаге, мысли рассеивались, ускользали от слов. Начни снова! Сколько бывает начал? Вариантов - тысячи. Гонза лелеял эту ненаписанную и до боли прекрасную историю, и всякий раз как брался за карандаш, от волнения у него чуть побаливал живот. Наконец-то вот то, что нужно! Только как изобразить это на бумаге? Фразы, слова... Нет, нет, не то! Сначала! Вот это из Ванчуры, это - из Шульца... да нет, я ведь чувствую-то не так, не мое это. Надуманное. Но где же мы? «Ты млеком должен слово омывать...» Галас! Ох, как противно храпит этот чурбан напротив... Сначала! Белая плоскость бумаги изводила - злобно порвал ее, написав несколько фраз, а под ней - новый листок, открылся перед ним пропастью, жестоко равнодушный к его мученью. Писака! Долго грыз карандаш, потом сдался, сунул блокнот в портфель, между «Кандидом» Вольтера и котелком с кнедликами; покорно вернулся к действительности. Впрочем, и она не так уж плоха.
Потому что часть этой действительности - девушка в соседнем купе. Ездят вот так: вместе и все же каждый сам по себе, и Гонза не в силах постичь, как сумела она за столько дней не задержать на нем своего задумчивого взгляда. Объяснение - если отбросить то, что подсказывает фантазия, - наверное, трезво и просто: попросту он ее не интересует. И тут ничего не поделаешь. Может, есть у нее кто-нибудь. А ты-то что же? Странная вещь: Гонза не мог уже хорошенько представить себе, как это вдруг подойти, заговорить с ней - после стольких часов нерешительности! Видно, это должно случиться иначе, неожиданно, и фантазия охотно предлагала ему самые разнообразные решения. Например: во время ночной смены кто-нибудь будет к ней приставать, он подойдет и даст ему в зубы. Это по-рыцарски. Только, как назло, никто не собирается приставать к ней, значит надо ждать, вооружиться терпением; то, есть свойством, совершенно, у него отсутствующим. Но что будешь делать?
Паровоз уже отфыркивался на станции; Гонза соскочил на перрон, пошел следом за нею в спешащей угрюмой толпе; обычно уже на, деревянном мосту над путями он терял ее из виду.
Все шло сегодня как по маслу. Мелихар был в благодушном настроении и потому, поймав вопросительный взгляд Гонзы, понимающе ухмыльнулся.
– Вижу вас насквозь, молодой. Смотаться хотите.
– Если можно...
Мелихар поскреб в затылке, высказался:
– Ох и пройдохи же вы, тотальники! Без году неделю на заводе, а уже... Смотри, шею свернешь!
Гонза знал, что воркотню эту нечего принимать всерьез, на Мелихара положиться можно, но все равно бегство следовало обставить различными мерами предосторожности: кто-то должен за тебя отбить карточку, и не всегда легко миновать проходную, где караулят два веркшуца; для этого существовало много приемов, в высшей степени индивидуальных и совершенствуемых опытом. Главное установить, кто из веркшуцев дежурит. Случались между ними добродушные папаши, завербовавшиеся по глупости или из врожденного отвращения к труду, - этих уже от страха мороз по коже подирал, они не орали на рабочих, не доносили; и если самим ничего не грозило, отворачивались, когда ты проскальзывал мимо стеклянных дверей караулки, и преспокойно считали ворон. Другие были взяточники. Оглянувшись, не следит ли кто, откровенно протягивали лапу. Давай сигаретку! Нету? Тогда катись обратно, пока пинка в зад не получил! Выработался твердый тариф: за одну «викторку» - просто уход; за две ты проходил с набитой сумкой без всякого осмотра; за пачку - спокойно выкатывай детскую коляску, которую смастерил в рабочее время из краденого дюраля, а за несколько пачек выпускали без бумажки хоть целый грузовик, груженный углем или изделиями подпольных мастеров. Конечно, и этому «бескорыстному» типу веркшуцев не следовало особенно доверять. Встречались, однако, настоящие изверги, фанатичные стражи порядка, доносившие на рабочих со сладострастием. В большинстве своем это были судетские немцы, негодные к фронтовой службе, калеки; они счастливы были напялить любую форму, лишь бы она скрыла их неполноценность, лишь бы давала право орать на людей. К счастью, таких становилось все меньше, и каждое новое героическое отступление вермахта на заранее подготовленные позиции удивительным образом смягчало их. Но все равно с этой разновидностью веркшуцев сговориться было невозможно - их надо было перехитрить.
Гонза козырнул Мелихару и побрел прочь.
Милана он застал возле железного шкафа, в котором подогревали свои котелки те, кто мог себе позволить пренебречь гостеприимством заводской столовки. Милан сосредоточенно выдалбливал ложкой из котелка сухую мятую картошку и алчно поглощал ее, ни капельки не интересуясь окружающим.
– Хоть бы спрятался куда. Только что тут болтался Каутце с Мертвяком.
Милан невозмутимо поднял глаза, пробормотал с полным ртом:
– А пусть он меня поцелует в... Где много запретов - нет ни одного. Рванем?
– Если будет тревога.
Гонза вытащил свой котелок, задвигал носом, как кролик. От горячего смрада, шедшего из шкафа, его всегда мутило. Есть до обеденного сигнала было, правда, строго запрещено, но нужны же человеку скромные радости, минутки роздыха, когда можно дать себе волю. Если перекусить раньше сигнала, можно продрыхнуть обеденный перерыв в раздевалке, на скамейке, придвинутой к калориферу, что являлось неотъемлемой частью тайного сибаритства.
– Железно, произнес Милан, тщательно выскребая дно котелка.
– В половине первого они будут в небе как из пушки.
– Он кончил есть, аппетитно причмокнул, сунул котелок в сумку, вытер губы тыльной стороной ладони.
– Американцы обожают точность. Это мне импонирует, хоть они и капиталисты.