Хроника любовных происшествий
Шрифт:
Сестры в обнимку пошли домой, где их уже подкарауливала старая Путятиха.
– Снова слезы, – заныла она. – Совсем рехнулись, бесстыдницы.
Луна поднималась все выше, гася вокруг себя звезды. С реки наплывали ошметки тумана, похожие на очнувшихся утопленников.
– Ну, тогда до завтра, – сказал Витек.
– Мы тебя проводим, – быстро сказал Энгель.
– Через улицу хочешь проводить?
– Тоже стоит. Нам хочется, верно? – повернулся он к сестре. Грета молча сделала шаг вперед. Ее белые, прозрачные волосы закрывали ей плечи и походили теперь на свадебную фату из плотного тюля.
– Странный
– Странный, – поддакнула, не оборачиваясь, Грета. – Он не мужчина.
– А кто?
– Не знаю, – замялась она. – Не знаю, как это назвать. Он словно какое-то диковинное, несчастное, больное животное. Вроде больного мула.
Витек отворил калитку, все вместе вошли во двор.
– Ну так спасибо, до завтра.
Помолчали с минуту.
– Может, хочешь, чтобы мы с тобой еще побыли?
– А что случилось?
– Нет, ничего. Еще рано.
Энгель словно чего-то напряженно дожидался.
– Мне пора, привет.
– Не попрощаемся?
– А почему мы должны прощаться?
– А почему не должны?
Энгель обнял Витека и поцеловал в висок возле уха.
– Ну а ты, Грета?
Она подошла бесшумно, точно босая, остановилась близко, пожалуй, даже слишком близко. Вздрогнула от холода и подняла глаза.
– Привет, – прошептала с расстановкой, отвернулась и выбежала на улицу.
Витек подождал, пока утихли их шаги. В доме кто-то яростно бранился, монотонно вопила женщина, и это злословие, приглушенное стеной, походило на экзотический напев.
Витек вернулся на улицу. Стал на углу в круге света от фонаря. Смотрел на широкий склон у костела, где жил лес, где слышался чей-то шепот, какие-то вздохи, какой-то манящий шум.
И вдруг что-то толкнуло его туда. Он побежал вверх по улице, ничуть не смущаясь отзвуков своих шагов, гремевших по бетонным плитам. Потом свернул на тропу со следами давно растаявшего лыжного трамплина, упорно карабкался по вздыбившемуся откосу, а из ночи навстречу ему выходил лес, и обступал его со всех сторон, и как бы поддакивал своим зеленым шумом, и подзадоривал поклонами высоких сосен.
А потом Витек растерянно остановился на краю оврага, за которым были уступчатые террасы сада и угловатая глыба виллы. Что-то едва поблескивало справа от нее, нечто подобное кузову припаркованного автомобиля. Но, кроме этого, он не разглядел ни искорки света. Дом спал глубоко и расслабленно. Даже стекла не отражали ни звезд, ни луны.
Подал голос пес-великан. Заголосил все протяжнее, срываясь на нерешительное подвывание. Витек опасливо огляделся, вероятно, ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной. Но вокруг был только лес, а лес по ночам пугает лишь до того момента, пока в него не войдешь. И Витек попятился к опушке. Видимо, ждал, что ненароком засветится окно или кто-нибудь выйдет на крыльцо. Но дом спал крепко и выглядел как неживой.
Потом Витек остановился среди деревьев на краю долины. Смотрел на город, облитый сверху блеклым заревом, смотрел на серебристые нити железнодорожного полотна, похожего на гриф гитары, смотрел на тишину долины и вдруг выкрикнул робким, сдавленным голосом:
– Алина!
Возглас утонул в басовитом гомоне деревьев.
– Алина! – крикнул изо всех сил.
И эхо не вернулось. Сбоку, между стволами, висела луна с поразительно четко прорисованными очертаниями таинственных материков и морей, луна, которая в те времена была еще началом того света, первой ступенькой вечности, оком Господа Бога.
– Люблю! – крикнул Витек.
Испугался собственного голоса, глянул по сторонам. Однако ничего не изменилось. Долина спала, а лес над нею бормотал молитвы.
– Люблю! Слышишь?
И вдруг рванулся, словно намереваясь растолкать все и всех. Полетел вниз головой под откос, ноги не поспевали за туловищем, хотел еще что-то крикнуть, даже разинул рот, и в этот момент дорогу ему заступил ствол старого клена.
Разбудило его ощущение тепла в ладонях. Словно зачерпнул полные пригоршни воды, прогретой солнцем. Оказывается, это пес лизал руки, пахнущие чем-то для него привлекательным. Витек привстал на мокрой листве. Машинально коснулся лба. Нащупал большую горячую шишку, облепленную кровью.
– Это ты, Рекс? – спросил ошарашенно.
Пес подпрыгнул, припал на передние лапы и лизнул ему лоб.
– Почему ты за мной шпионишь?
Витек встал на ноги и почувствовал тошноту. Наклонился, открыл рот, но его не вырвало.
– Я, пожалуй, спятил? Верно, Рекс?
Он продолжил спуск в направлении улицы. Увидал канаву, увидал мутный поток. Набрал в обе пригоршни пронизывающей холодом воды и плеснул себе на лоб.
– Этакая корова, этакая коровища занудная. И чего я шатаюсь по ночам, как идиот? Сейчас, котик, сообразим, что для меня главное. Ага, пожалуй, интеллект, эрудиция, железные нервы, четко намеченная цель, никаких угрызений совести, смерть мягкотелым.
Пес остановился на тротуаре. Дальше он не намеревался провожать. Витек обернулся не без труда.
– Скажи ей, скажи ей… а что ты ей скажешь? – Потрогал голову, охнул. – Лучше ничего не рассказывай. Что было – миновало, забудем. Она шлюха.
Пес молчал, не реагировал на оскорбление хозяйки. Где-то внизу издыхал от одышки товарный состав.
– Шлюха, – повторил Витек, – хотя, может, и нет. Кто в ответе за мой кретинизм? Хотя, пожалуй, все-таки шлюха. Так, вообще.
Потом, в затихшем доме, он пробрался в боковушку.
– Спите, дедушка? – спросил шепотом.
Старик закашлялся, скрипнули пружины койки.
– Я уже никогда не умру. Всех похоронят, а я буду жить.
Витек подошел, присел на краю постели.
– Дедушка, я влюбился.
Вонь прогоркших снадобий защекотала в распухшем носу.
– Я влюбился, слышите, дедушка?
Старик снова надсадно раскашлялся, словно хотел исторгнуть печень.
– Слышу, да уже не помню, что такое влюбленность. Погоди, дай припомнить. Что-то такое было. Какой-то дурман, безумие, полнейшее чудачество. Куда-то бегал, где-то простаивал под окнами, хотел покончить с собой. Помнится, ужасно колотилось сердце, постоянно краснел, что-то болело, крепко болело, зато сладостно, и эта на удивленье сладостная боль возносила до небес, видимо, душа болела или нечто подобное. Теперь уже припоминаю, да, припоминаю, только это меня удивляет, так удивляет, что кажется непостижимым, бессмысленным, словно происходило с кем-то другим, да, что-то такое было, не отрицаю, однако точно, сынок, не припомню.