Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
— А вам не влетит, что вы привели меня сюда? — оглядываясь по сторонам, спросила Аля.
— Мне бы скорей влетело, если бы я вздумал гулять с вами по улицам.
— Гланды? — спросила она и удивилась, как заботливо прозвучал ее голос.
— Гланды, — вздохнул Борис. — Отец, врач, предложил альтернативу: или операция, или беречься. Но операции я боюсь.
— А что мы будем сейчас делать? — спросила Аля, стараясь переменить разговор.
— Во всяком случае, не целоваться, — сказал Борис и рассмеялся. — Наверное, будем вести разговор, знаете, такой, когда неизвестно, о чем следующая фраза. Я люблю так. Или молчать. Тоже занятие.
— Давайте лучше молчать. — Она отошла к двери и стала рассматривать книги в шкафах.
Полка за полкой — тисненые переплеты классиков. Их чинные вереницы сменяли разношерстные ряды современных, и снова классики, только нерусские. А потом вдруг целое собрание литературы, нужной только профессиональному моряку. «Мореходная астрономия», прочла она, «Теория магнитного компаса», «Вождение парусных судов»...
— А это? Зачем вам? — Она провела рукой по стеклу, за которым стояла «Мореходная астрономия». — Вы же филолог.
— А-а... Для души. Вы ведь тоже, наверное, не все время в таблицу Менделеева смотрите.
— Я понимаю. Но это как-то очень... Очень подробно.
— Уж браться за дело, так как следует! Человек, Алечка, приходит в этот мир лишь затем, чтобы постичь его. Даже, как правило, без особой выгоды для себя. Подумайте, какой вам прок знать, ну... где находится Сан-Франциско? А ведь вы знаете, хотя, я уверен, никогда там не побываете. Но вообще-то у меня есть куда приложить морскую премудрость. — Он подошел к полке и легонько, словно поглаживая, провел рукой по корпусу парусника. — Вот он, мой «Кит». Крейсерская яхта. Постройки 1923 года, водоизмещение четыре тонны, порт приписки — Ленинград.
— У вас есть собственная яхта?
— Не-ет. — Борис рассмеялся. — Хозяин — яхт-клуб профсоюзов. А я просто на ней капитаном.
Он достал альбом в бархатном переплете, и перед глазами Алевтины замелькали фотографии: тот же парусник, что стоял на полке, уменьшенный, наверное, в сто раз, несся, накренясь, по морской глади, стоял у причала и снова, откинув высокий парус, шел навстречу солнцу, а оно низко катилось над водой, и от него тянулась сверкающая дорожка.
— Хорош? У-у, «Кит» — это вещь! — Борис с удовольствием перелистывал альбом. — А вот мы всей командой. Видите, я, а это ребята наши яхт-клубовские...
— А как же гланды? — тихо спросила Аля.
— Ха! — сказал Борис. — Как только весной мы спускаем судно на воду, горло почему-то перестает болеть.
Ей хотелось листать альбом дальше, но Борис положил на страницу свою большую, сильную руку. Аля вырвала альбом, чуть повернулась к свету.
— Вот оно что — грамоты. «Борису Сомборскому за первое место на первомайской регате», «Победителю зональных гонок с пересадкой рулевых», «Победителю...». «За первое место...». «Победителю». И вы мне ничего не сказали!
— Ха, — засмеялся Борис и повалился на диван. — Скромность украшает большевика. — Он, довольный, мутузил кулаками подушку. — А вообще впечатляет, правда?
С тех пор они стали встречаться. Але хотелось бы почаще, чем получалось, да Борис был постоянно занят, позвонить ей при случае не мог, поскольку телефона в Алиной квартире не имелось, а самой ей сокращать паузы, бегать к автомату на почте мешала гордость.
Однажды она спросила:
— Вы так любите море, а стали филологом? Окончите аспирантуру и будете преподавать. Почему?
— Вопрос законный. — Борис усмехнулся. — И он вам кажется сложным, наверное. А он прост на самом деле. Вы правильно сказали: я люблю море. Да, это главное в моей жизни. И поэтому я не моряк. Не удивляйтесь. Истинная страсть лишена практической выгоды. Ну, предположим, я стал бы штурманом. И что? Долгие рейсы, томление в ожидании стоянки в порту, тесная каюта, через каждые восемь часов нудная вахта... Сейчас я с наслаждением вожусь с картами, спокойно делаю сложную прокладку где-нибудь в районе Филиппинских островов, а там ошибись я на две мили в определении места, и мне бы несдобровать. И плюс у меня есть вот это, — он показал на полки с книгами. — Понимаете, все, что ищут так называемые романтики на палубах пароходов и не находят. Я знаю, вы скажете, а где же общественная польза? И она будет! Через год я окончу аспирантуру и, вы правильно сказали, стану объяснять студентам, что хотел сказать Гоголь «Мертвыми душами». Разве это не польза?
С тем, что говорил Борис, согласиться было трудно. Аля привыкла относиться к работе, думать о жизни иначе, как все вокруг — дома, в институте, — зная одну цель, одно дело и подчиняясь ему. Но услышанное теперь показалось заманчивым, таящим какие-то особые преимущества, и она спросила:
— А это не трудно — жить двумя жизнями?
— Двумя? Трудно? — удивился Борис, и ей показалось, что он недоволен ее словами. — Не знаю, не думал.
С весны они стали видеться чаще. Аля приезжала в яхт-клуб и почти всегда встречала там Бориса, избегая унизительных, как ей казалось, звонков к нему домой. Да и вряд ли теперь их встречи можно было называть свиданиями: ведь был еще ослепительный «Кит» с высоченной мачтой и белыми парусами, и стоило порой проведывать просто его, не Сомборского. Аля узнала, как задумчиво скользит вода, когда яхта, чуть поскрипывая корпусом, бежит вперед, и как приятно ощущать движение в тишине, будто призрачное, не подвластное стуку мотора, прислушиваясь лишь к случайным хлопкам паруса и сосредоточенным командам Бориса, цепко обхватившего штурвал.
Аля попросила поучить ее хоть немного яхтенному делу, и Борис согласился, назвал день, когда не намечался выход в залив и он будет свободен. Она обрадовалась: в последнее время они разговаривали только на людях. Она так торопилась на Крестовский остров, даже косынку по пути потеряла, и ждала, что увидит Бориса обрадованным, хоть чуть-чуть обрадованным, что они наконец вдвоем, но он выглядел таким же, как всегда в яхт-клубе, — по-командирски строгим. Взял лист бумаги, нарисовал чечевичку — яхту, а потом стрелку — ветер и начал втолковывать, как должны стоять паруса, чтобы судно при любом направлении ветра продвигалось куда нужно.
Они сидели в тесной каютке «Кита» на жесткой койке, и Аля изо всех сил стремилась понять, почему же все-таки яхта идет вперед, когда ветер дует сбоку, и не понимала. Потом и вообще перестала слушать, только глядела на кончик карандаша, бегавший по бумаге, и думала о том, что спешила сюда, надеясь совсем на другое, и что этого, другого, ей, видно, не дождаться.
За иллюминатором невская вода задумчиво колебалась, морщилась, съезжала куда-то вбок, и было похоже, что яхта плывет. Але надолго запомнился этот вид за толстым овальным стеклом. Наверное, каждый запоминает что-нибудь из того, что окружало его, когда он впервые понял, что любит. А Алевтина поняла тогда и другое: что любовь ее осталась без ответа. Поняла по тому, как умолк вдруг Борис, тревожно взглянув на нее, как поспешно встал и ушел, сославшись на чепуху, и еще потому, что вернулся не один — с тремя веселыми здоровяками, составлявшими вместе с ним экипаж яхты.