Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
— Надень, зябко.
Было действительно холодно. От воды, невидимой из-за яркого света прожекторов, тянуло сыростью. Клубы пара, вырываясь из лебедок, низко плавали в неподвижном воздухе.
— И вот еще обувка, — сказал Маторин. — Знатная! Боцман дал.
Он расшнуровал и ловко стянул высокие, как сапоги, ботинки, напялил на свои широкие лапы мои заношенные штиблеты и дал последнее указание:
— За люстрами смотри. Одна гаснет, зараза, контакт плохой.
Он ушел. Путаясь в длинных шнурках, я долго прилаживал странные, не иначе как американские ботинки, потом спешно, стараясь не забыть, поставил на листе, который дал Маторин, четыре косых черточки, означавших первые за мою смену стропы.
— Мех, — сказал лебедчик в брезентовом дождевике. — Мех в тюках. Легкий.
— Да, — согласился я и только после этого заметил, как просто расправляются грузчики с тюками из грубой серой мешковины. Авторитетно продолжил: — То же золото по цене. За ленд-лиз расплачиваемся.
— За что? — переспросил лебедчик.
— По-английски «ленд» значит «одалживать», «лиз» — «сдавать в аренду». По договору американцы нам вооружение в долг дают. Провизию, пароходы. Вот и везем им мех.
Внизу, в трюме, пять или шесть дядек — пожилых, один даже с мужицкой, словно из давних лет, бородой — молчаливо раздергивали сетку с тюками. Я знал, что это нестроевые мобилизованные, встречался с такими, когда ездил с Океанской в порт на разгрузку. Тогда вид этих кое-как одетых, исхудалых людей не очень бросался в глаза — их положение было сродни моему. Но теперь, когда я малость подкормился на пароходе, когда расхаживал в прочных, как у альпинистов, ботинках и легкой цигейковой шубе, мне стало жаль работавших в трюме, и я мысленно посочувствовал им — их трудному, монотонному быту в каком-нибудь бараке за городом, странному положению призванных как бы в армию, но не солдат в форме и с оружием, оторванных от дома, от привычных деревенских забот и ежедневно, без выходных, ворочающих тяжелые ящики, бочки, мешки, которыми набиты пароходы...
Я пропустил несколько стропов и записал их наобум. Но тут стук лебедок оборвался, грузчики полезли наверх.
Оказывается, настал обеденный перерыв. Вернее, просто перерыв, потому что еды у грузчиков никакой не было. Они уселись в кружок на лючины, достали кисеты, бумагу и по очереди поклонились красной тлеющей точке трута. В воздухе потянуло густым махорочным запахом. Но им все-таки хотелось есть, я услышал, как бородатый, откашлявшись, сказал:
— А не худо бы тушенку грузить заместо мехов. Глянь, и разбился ящик какой, поели бы.
— Хо-хо! — загалдели вокруг. — А счет банкам? Известно, сколько в ящике. Сиди!
Я подошел ближе.
— Может, товарищ моряк американской сигареткой угостит? — спросил бородач, тот, что вспомнил про тушенку.
— Сигареты? — замешкался я. — С удовольствием, да вот... не курю.
Я соврал. Я считал себя прочно, на всю жизнь курящим уже целую неделю. Правда, сигарет у меня своих не было. Тем, кто пришел на пароход до начала рейса, их не выдавали, хотя по морфлотовскому пайку пачка полагалась ежедневно.
Не было своих, но я закуривал у кого придется. Мог и теперь сбегать к вахтенному краснофлотцу у трапа. Да ведь принес бы одну сигарету, выпрошенную вроде для себя, а тут желающих на десяток.
— Не курю, — повторил я и для вящей убедительности развел руками.
— Жалко, — сказал бородатый. — Баловство, конечно, эти сигаретки, но аккуратные больно, и дух приятный, ровно ладаном курят.
— А что, — спросил лебедчик, — дороги сигареты в Америке?
— Двадцать пять центов.
Цены я знал: на пароходе не раз рассказывали в подробностях, что за океаном почем.
— И без карточек, в достатке торгуют?
— В каждом ларьке.
— Не растрясло, стало быть, американцев, — уточнил бородатый. — Легко им!
— Да ить и они воюют, голова, — вставил его сосед. — В газетке постоянно печатают.
— В газетке! Какая ж им война, когда они на краю света живут.
— Стойте вы! — приказал лебедчик. — Я лучше спрошу, много ли это — двадцать пять центов, которые за пачку сигарет. Чего еще наторговать можно?
Вопрос меня напугал, но тотчас обрывки слышанного в общежитии, на барахолке, на владивостокских улицах, на пароходе стали удобно склеиваться в мыслях во вроде бы увиденное, пережитое. А грузчики смотрели доверчиво, с интересом ждали подробностей незнакомой им жизни. Ведь с отголосками ее они волею войны вынуждены были ежедневно сталкиваться: выгружать, ворочать ящики, исписанные словами непонятного языка.
— Костюм, пусть скажет, сколько костюм! Выходной, тройка!
— Погоди, хлеб почем? И это — сало, во сколько ящик ценят?
— Хорошо, сало! Пускай про сало объяснит!
Я не знал, кому отвечать. Но тут лебедчик потянулся и шлепнул рукой по высокому голенищу моих шнурованных ботинок.
— А за эти вот сколько отдали?
— За ботинки? — Я прикидывал, вспоминал. Говорили, что рабочие ботинки можно купить долларов за пять, только надо учесть, что эти высокие, как сапоги. — Девять долларов, — сказал я, — да, девять.
— А одеваются как? — не унимался лебедчик. — Вот рабочие по порту, к примеру, как мы?
— Да как? — отбивался я. — В робе. Видели: на пароходах ходят, синяя? Джинсы, комбинезоны, куртки, шляпы.
— В шляпах ходят? — загалдели грузчики.
— И портовые?
— Все, — подтвердил я. — Даже на работе, на погрузке носят.
— Хо! Хо-хо-хо! — Смех затряс сидящую передо мной компанию.
— В шляпах, слыхал!
— Загнул, так и отрежь!
— Матроса ить хлебом не корми, а загнуть дай!
— Дай и не дыши!
— Видал — в шляпе на разгрузке. Тросточку, тросточку забыл!
— Да нет же, — оправдывался я. — В шляпах ходят. И грузчики. Чего ж тут такого?
— И верно, ничего, — неожиданно согласился лебедчик. — Наработали себе американцы. Мы кровушку льем второй год, а они ящики шлют, откупаются. — Он поднял руку и обвел видимое впереди пространство: бухту, склады на том берегу, пароходы в огнях, стоящие у причалов друг за дружкой, словно в очереди. — Так можно и в шляпах.
— Все одно форсу много, — пробурчал бородатый.
— Чего нам судить! У каждого народа свой фасон. Товарищ моряк врать не станет, сам видел...
Я собирался поддакнуть, подтвердить слова лебедчика и вдруг заметил Маторина. Он стоял в тени мачты, сразу его было не разглядеть, и казалось, что Сашка торчит здесь давно, может, с тех пор, как сдал мне свое тальманство.
— Слышь, — сказал он громко, похоже специально громко, чтобы слышали грузчики. — Я забыл передать про счет. Утром отдашь второму помощнику. Клинцов фамилия...