Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
— Что ж тогда своих позоришь, людям спать не даешь?
— Они нне сспали. Оони еще только договаривались.
Матросы опять засмеялись. Полетаев смущенно переступил с ноги на ногу.
— Юморист ты, однако, — сказал офицер и заглянул в справку, на которую все еще падал свет фонаря. — Юморист ты, товарищ Щербина. Фронтовик, вернулся из госпиталя, а вот куролесишь. А ведь заправский моряк.
Старший лейтенант не успел договорить. Его собеседник, оттолкнув патрульных, выхватил свои справки — всю пачку разом, прижал к груди.
С минуту все молчали, смотрели, как он заталкивает под бушлат документы — мотая головой, переступая, еле
— Ннечего попрекать. Сам ззнаю — ккому такой мматрос нужен!
— Счастье твое, что ты теперь гражданский, — сказал офицер, — и инвалид к тому же. Только в другой раз не попадайся. Своим не посчитаем. — Он глянул на Полетаева и взял под козырек.
Глухо звякнули поправленные поудобнее винтовки, на фоне неба, уже светлевшего, качнулись штыки, и патруль зашагал прочь.
Пьяный двинулся в другую сторону — спотыкаясь, волоча ногу.
— Странный человек, — сказала Вера, подходя. — Вам не кажется? И фамилия у него соответствующая: Щер-би-на. Когда бумаги у командира выхватил, у него такое лицо было... Видно, что в беде.
— Что-то не заметил, — сказал Полетаев. Ему не хотелось продолжать разговор про случившееся.
— Нет, — возразила Вера. — Слышали? Наверное, в плавсостав не зачисляют. Знаете что, Яков Александрович, возьмите его к себе на пароход. Он ведь сказал — матрос. Доброе дело сделаете, капитан. Он тут пропадет, в городе.
— Взять? Этого пьяницу?
— Зайдите в кадры, его разыщут. Вам так подходит делать добро...
— В море нам скоро, не успеют оформить.
— Попросите. Чего не бывает, если желать по-настоящему... — Вера вдруг замялась. И потом: — Мне пора. И... можно мне вас поцеловать? Вы удивлены? По-сестрински, честное слово. Нам ведь помешали.
Странно, как все странно! Полетаев наклонился к ней. Теперь он уже ни о чем не думал, радовался лишь самой вот этой секунде жизни, прикосновению холодных на предутреннем воздухе губ Веры.
Он не думал ни о чем и когда хлопнула за нею дверь, и когда направился вниз по склону сопки, навстречу туманно светившимся огням порта. Только на пустынной главной улице, на трамвайных путях вдруг остановился, как бы наткнувшись на невидимую преграду.
— Черт побери, — сказал он вслух. — А про Реута так ничего и не узнал. Кто он все-таки ей?
И вот письмо, то самое, из-за которого он так взволновался, стал мерить шагами пустынную рулевую:
«Дорогой капитан, наша ночная прогулка стоила мне крепкой простуды. Теперь, правда, легче, но вы все же не сочтите за лишнее проведать больную. Дом, надеюсь, запомнили, а номер квартиры не требуется — покажут.
Я слышала, что тот матрос, которого мы повстречали ночью, Щербина, у вас на «Гюго». Вы, оказывается, умеете выполнять просьбы. Жду, что выполните и эту, придете.
Да, вот еще что. У вас было смешное, такое милое непонимающее лицо, когда вы слушали мою перебранку с Зубовичем по поводу вашего старшего помощника. Сообщаю для ясности, что Вадим — мой муж.
Жму руку, а если позволите, целую по-сестрински.
Два последних слова все и перевернули. Оказывается, позарился на чужую жену, мало того — жену ближнего, и какого — своего старпома. Теперь, разговаривая с Реутом, стоя рядом с ним на мостике и сидя за обедом, придется всегда помнить, что он ее муж.
«Он муж, а кто же тогда ты сам? — подумал
Ответить себе он не успел. На трапе, а потом в коридоре послышались шаги, в дверь его каюты постучали, и он поспешно отозвался:
— Я здесь!
Прошел из рулевой рубки в каюту и первым уселся у стола, указав вошедшему следом за ним помполиту на узкий, обтянутый кожей диванчик. Потом вежливо улыбнулся:
— Хорошие вести?
— Отличные, Яков Александрович! Сначала сватали на «Суворов» механиком, потом уговаривали у нас остаться, но я — железно. Вот выписка из приказа.
— Ну что ж, поздравляю. — Полетаев старался подделаться под ликующий тон собеседника, но у него это не выходило. Он был раздражен сказанным, хотя пришедший ничего нового ему, в сущности, не сообщил.
Первой же береговой новостью, полученной после рейса, когда Полетаев вошел в подъезд пароходства, первой служебной сенсацией была весть о том, что на всех судах торгового флота временно ликвидируются должности помощников капитанов по политической части. И пока шли об этом разговоры, пока все гадали, как же получится — без помполитов, кадровики заполняли фамилиями пустующие графы судовых ролей, радуясь свалившимся точно с неба специалистам, и ожесточенно воевали с теми, кто вопреки морфлотовской дисциплине требовал направления в военкомат. В числе немногих, кому удалось этого добиться, оказался сидевший в каюте бывший помполит «Гюго», а теперь находящийся в распоряжении Владивостокского горвоенкомата старший лейтенант запаса («род войск — ВМФ, состав — политический») Валентин Суханов.
В Сан-Франциско он появился на «Гюго» среди самых первых и как-то незаметно избавил Полетаева от тысячи хлопот, неизбежных в то время, когда на борту нового, еще незнакомого с океанской волной парохода собирается экипаж тоже новый, из людей разных и незнакомых. «Гюго» был уже принят от морской комиссии США, но требовались доделки в машине, и Суханов проводил внизу, у котлов, по две рабочие смены, восполняя временную недостачу механиков. А когда механики появились, так же спокойно занялся прилаживанием на место множества мелочей — от вилок и ложек для столовой и кончая краской, тросами, талями и прочими подробностями боцманского хозяйства. Тогда-то Полетаев и проникся доверием к Суханову, убедился, что помполит из тех людей, которые вместо «Вперед!» всегда командуют «За мной!».
«Наверное, я досадую на приказ оттого, — подумал Полетаев, — что мне было чертовски приятно, когда этот парень был рядом. Да, приятно».
— Значит, на фронт, — сказал он, понимая, что его молчание затянулось. — А на берег когда?
— Да вот сейчас. Уже... — произнес Суханов извиняющимся тоном и покраснел. — Вещи собрал, с ребятами попрощался. Осталось с вами.
«Странно, — подумал Полетаев. — Я приехал оттуда сюда, а он едет обратно. Может, проще было остаться мне?»
Ему почему-то представилась школьная карта полушарий, густо раскрашенная синим, коричневым, голубым и зеленым, и на ней во всю длину Евразиатского материка тонюсенькая линия — железная дорога, по которой ехать и ехать Суханову. И еще он подумал о другой линии, которой не было на школьных картах, когда он учился, — линии фронта, перечеркнувшей там, на западе, страну от моря до моря.