Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
Через месяц мы опять пришли в те места, где получили новый «Гюго». Только не в Сиэтл, не в красавчик город с розовыми на закате небоскребами, а в сдержанный по-английски Ванкувер.
Это рядом. Неподалеку от Сиэтла упирается в берег граница между Канадой и США, и в каких-нибудь двух десятках миль от нее расположен Ванкувер. Большущий город. Приходящие в его порт суда встречает Гейтбридж — мост, перекинутый с мыса Стенли-Парк к промышленной части города, а дальше открывается бухта и лицом к ней — дома, верфи, причалы, элеваторы.
Мы, правда, явились глухой ночью, часа в три, и видели только мост высоко в небе, а потом развернувшиеся панорамой огни. Швартовались неудачно, давно так не было: ткнулись в пирс, остановили машину и никак не могли подтянуться, встать как следует.
Тягин, руководивший швартовкой на баке, охрип, понукая нас, матросов, оправдывался в телефон перед кем-то на мостике, кто понукал его, а дело не шло. Темные фигуры возле причальной тумбы покорно ждали, когда мы кончим митинг и подадим концы.
Тягин пристал к Алферовой, чтобы она объяснила людям у тумбы, что надо пронести швартов дальше вперед. Она приставила ладони к лицу, кричала, но путалась, перевирала английские слова, и те, на берегу, долго не понимали.
Я не вмешивался. Я бы мог очень хорошо объяснить, но молчал и ни во что не вмешивался, потому что так решил, взял себе за правило попусту не встревать. У меня к тому времени в душе все переменилось.
В Сиэтле, после аварии, мне так нужно было увидеться с Алей, а когда она пришла, сказала «здравствуй», я подумал с надеждой, что теперь она посмотрит на меня иначе, — я чувствовал себя повзрослевшим, равным ей; да и должно же было засчитаться в мою пользу как награда, что ли, случившееся. Но надежда не оправдалась. Я подумал, что Аля, возможно, не захотела разговаривать при всех, в той каюте, где я сидел с матросами и кочегарами, и через час отправился наверх, только дверь Алиной каюты была заперта.
Вечером снова постучался. Она открыла и против моих ожиданий без единой нотки радости или удивления сказала:
— А, это ты... Заходи. — И села на диван.
Я смотрел на нее с мольбой, долго смотрел и ждал, чтобы она еще что-нибудь сказала, пусть самое обыденное, но мне, мне сказала. Она, наверное, понимала, что я жду и молю ее мысленно, потому что отвернулась. И сбросила туфли, поджала под себя ноги, как бы показывая, что она у себя дома и может делать что хочет, а я пришел в гости. Я все смотрел в упор, не мигая, и она не выдержала, спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Я очень беспокоилась за тебя.
— Ничего, — сказал я, — обошлось. — И потом: — Ты правда вспоминала обо мне? Я все ждал, когда вернусь. Без тебя мне здесь будет...
Я видел, что мои слова застали ее врасплох.
— А... почему без меня? — прервала она и прихлопнула рукой по зеленой коже диванчика. — Я же тут, видишь?
Я понимал, она хотела бы говорить про аварию, как мы там были на обломке с Маториным. Но уже начал и не мог остановиться.
— Тебя нет, и я не знаю, где, ты.
— Сережка, похоже, ты мне сцену устраиваешь? — пошутила она.
— Пусть сцену. Каждый имеет право, — сказал я.
— На что? Интересно, на что?
— Ты стала другая.
(«Так противно дрожит голос. Слова просто застревают в горле».)
— Другая? В чем же? Ну говори. Мне интересно. — Она снисходительно улыбнулась, — В чем ты хочешь меня уличить?
(«Говорила: «Мы друзья», сколько раз говорила. А теперь не нужен. В этом и можно уличить. Я уже уличил. Но она права, она ведь могла и не говорить: «Мы друзья» — и потом, не давала никаких обязательств».)
— Сама учила, что плохо, когда люди не умеют быть настоящими. Учила ведь?
— Я и сейчас повторю. Будь настоящим. Успокойся. Сядь и успокойся. Ты похудел.
Она привстала и погладила меня по плечу. Я обиженно отстранился, но она удержала меня, и наши взгляды опять встретились в упор, как дуэльные пистолеты. Мой — дрожащий, сбивающийся с прицела и ее — безразличный, твердый, наведенный так, когда последствия выстрела не беспокоят.
(«Что она хочет убить во мне этим взглядом? Только бы не зареветь. Очень глупо заплакать в такую минуту».)
И вдруг я понял, что был для нее просто мальчик, что у нее есть другая жизнь, взрослее моей, и в нее она меня не пустит... Вырвался, отскочил, прислонился спиной к двери, как бы ища опоры. («Это все, все. Будем находиться рядом, работать рядом, встречаться, но сейчас попрощались. Словно разъезжаемся далеко-далеко, никогда больше не увидимся».)
— Зачем я пришел сюда? — сказал я тихо, так тихо, что их, эти слова, наверное, у самых моих губ было трудно расслышать. — Ты ведь сама когда-то сказала: «Тебе трудно, мне трудно — давай дружить». Теперь тебе что — легко?
— Нет, — сказала Аля, и мне на секунду показалось, что ей тоже несладко. Но это на секунду, всего на секунду почудилось и ушло, заслоненное моим собственным горем. — Хорошо, что ты пришел и мы поговорили.
Весь обратный рейс — в Петропавловск — боцман удивлялся, как быстро я выполнял все, что он приказывал: решил, что я взял особо ударные обязательства по комсомольской линии. А я просто думал. Думал и сердито, машинально работал. Как автомат.
Потом это кончилось. Я нашел решение — помалкивать, ни во что не вмешиваться попусту и за год приготовиться к сдаче экстерном на диплом штурмана малого плавания. Смешно, но тогда мне это казалось единственным выходом. Я не нужен? И мне не нужен никто...
Штурман малого плавания. Ступенька между тягинской бумагой «двеститонника» и свидетельством штурмана дальнего плавания, которое имелось у Реута, Клинцова. Морской техникум — долго, я не хотел, не мог ждать.
Ребята мне не мешали. Только Маторин, с которым нас внешне помирило победное возвращение на пароход, порой докучал. Опершись на самодельную трость (побаивался еще ходить как все; оставил костыли, которые получил в госпитале, где ему сшили порванную связку, но без палки еще побаивался), Сашка задавал серьезные вопросы про «Навигацию» или «Океанографию», которые видел у меня в руках. Он знал, что раньше я всегда занимался с Алей, а теперь сижу один, и, наверное, думал, что может заменить ее. Я торопливо делился с ним прочитанным и делал вид, что на сегодня заканчиваю, пока он не удалялся, прихрамывая, играть в домино.