Хроника пикирующего аппаратчика
Шрифт:
– Шухер, мужики! – ушлый Гусман первым скидывает карты, услышав приближающиеся шаркающие шаги Ивановой, старой кошелки. Квадрат, матерясь по-татарски, собирает в карман телогрейки колоду. Гремят скамейки, все вскакивают, расходясь по своим тропам.
– Мужики, Наиля не видели?
– В цех пошел он! – отмазывает меня Динамо, гремя замком от шкафа. Стою, спрятавшись в закутке. Она сюда не пойдет.
Быстрым шагом иду по длинным коридорам, со стен свисают пластинки облупившейся мутно-зеленой краски. В местах, где краска отлетела, образуются изображения разных причудливых животных. Когда ходишь тут далеко не первый год, многих узнаешь издалека. Вот ёж с кривыми зубами. Вот девочка с зонтом стоит над мертвым медведем… Бля, вилы чуть не забыл, щас спросят.
– Наиль! – блин, кто там еще. Оборачиваюсь, подготовив
Жук, старший мастер с соседнего, 151-го здания. Он же Костя Шульгин. Они триацетат целлюлозы делают, правда пуск у них всего раз в полгода бывает. Остальное время в проёбе, кто где. Студенты тоже там числятся, хотя вот с нами клей делают. Там вредное производство, с ксилолом работают. А он, говорят, из организма только спиртом выводится. Говорят, то, что мы делаем, каким-то боком оказывается в аккумуляторах атомных подводных лодок. Военный заказ. После того, как «Курск» затонул, начали делать.
– Где студенты?
– Со мной работают, старый клей отгружаем сегодня, пошли, сам туда иду.
– Они работают, а ты тут шатаешься, жук бля! Знаю я тебя, – Жук добрый. Лет сорока. А по нему и не скажешь, выглядит гораздо моложе. Одним словом, Костян.
Есть у него, правда, несколько дурацких привычек. Одну из них он сейчас и проявил: смеясь, схватил меня за затылок и толкнул резко вперед, идя рядом со мной. Но я не злюсь на него, это у него манера такая. Он всё знает, но не сдаст. И вообще с ним можно на равных общаться. Поэтому хлопаю сам его по спине.
– Вот видишь, за вилами ходил, мусор грузить неудобно!
– За вилами, говоришь, жук, бля.
Костя бодро, размахивая руками, шагает в такой же, как у меня телогрейке и рабочих штанах. На круглом лице довольная улыбка. Здоровается крепко со всеми встреченными на пути мужиками. Всегда куда-то спешит и излишне кипишует.
Наши уже догружают первый трактор. Кидаюсь к куче с вилами. Блин, опять поспешил и споткнулся, уронив мусор. Студенты хохочут. Как оказалось, не надо мной, а над Айратом, который уронил на себя внутренности лопнувшего мешка. Жук подходит к Северной. О чем-то говорят, посматривая на нас.
Студенты веселятся как могут. Как могут веселиться два выпускника ВУЗа, копаясь в тракторе с мусором в одежде как у французов под Москвой, которые обмороженными бредут между деревень. Листают какие-то журналы, вот нашли бюстик алюминиевый чей-то в куче мусора.
Жук, сунув руки в карманы, с очень довольным видом направляется к нам.
– Ребят, можно вас на минутку, – все встают вокруг, Жук прикуривает сигарету, – с понедельника вас отправляют в 190-ый, на ингибиторы.
– Как нахуй?!
– Так вот, начальник цеха распоряжение издал, там людей не хватает. Один в ночь, другой в день, как мастера смен. И вы с Айратом тоже. И меня туда переводят с вами.
– А чё заранее не сообщили? А мы чё отдельно будем? Надолго это? Чё за хуйня ваще? – студенты сыпят вопросами, переглядываясь друг на друга. Жук выпускает струю дыма, расплывается в довольнейшей улыбке сродни экстазу и откидывается назад, разводя руками. Это вторая дурная привычка Жука. Сообщать неприятную новость, связанную с работой, застав тебя врасплох. Так, как умеет только он. Когда ты не ждешь подвоха, когда твой хрупкий мирок только-только вошел в некое подобие стабильного течения между немилосердных жерновов производства, стирающих в труху твои безрадостные будни, появляется Жук как посланник Бога Хаоса, как сынок мамы Анархии Производства. Как непредсказуемый наркоман, сующий в темном подъезде в печень нож ждущему лифта гражданину, чтоб вырвать из рук портфель, так же Жук сообщит тебе новость, когда ты мирно переодеваешься после рабочего дня, стоя к нему спиной у своего шкафчика, в предвкушении вечера, поставив босые пятки после душа на картонку. Весь эффект во внезапности. А на все недоумевающие вопросы тебя
Да, похоже идея с фильмом дала трещину, – думаю я с усмешкой. Студенты явно недовольны переменами в их завтрашнем дне. Что-то шепчутся, Лёха достал календарь на телефоне, Ленар курит, зло бормочет в спину уходящего, подпитавшегося энергией Жука, проклятья. Касаясь всей родни начальника цеха и каждой трубы завода. Ниче-ниче, завод он такой, тут всякое бывает. Это тебе не киностудия. Походите и в смену, дружки неразлучные. А я вот даже не знаю – радоваться ли мне или огорчаться. Наслышан я о 190-м разного. Ну меня этим не проймешь. Тем более, тут мне уже предупреждение было на днях – бабы с сушилки сдали, что я в ночную… А до 190-го с проходной столько же идти, только в другую сторону…
НАПОЙКИНА ПОПОЙКА.
(Наиль)
Через день была получка. А по заводской традиции новенький должен обмывать первую зарплату. Рома Напойкин, который месяц назад утроился в «151-й» слесарем, уже вторую неделю заявляет в раздевалке, что будет «проставляться». Каждому встречному броду уши прожужжал. Мы к нему в друзья не напрашивались, но как говорил мой сосед по подъезду на предложение вмазать – «не откажусь»…
«151-й» – это отдельная песня. Маленький цех-придаток, грустный кораблик-мизераблик, прилегающий к большому основному зданию, где мы все работаем. Делают там «триацетат целлюлозы и сложных эфиров», как гласит табличка на обшарпанной двери. Народец там немногочисленный, но каждый в отдельности тот еще фрукт. Запускаются они всего лишь раз в полгода, напряженно работают пару недель в три смены, бегая как персонажи мультфильмов Миядзаки, среди ядовитых испарений серной кислоты и ксилола, который воняет отчаянно и кисло, проникая в самые застенки нутра. Пожилой аппаратчик Благов любит повторять, что ксилол из организма выводится только спиртом и поэтому после смены необходимо залудить грамм «двести писят». Благов – маленький коренастый мужичок под 60. Уже получает пенсию, заработанную трудовым стажем на вредном производстве.(Отработанные десять лет сокращают срок выхода на пенсию на десять же лет). Благов немногословен и любит важничать. Он ходит в широкой старой куртке, лишнего движения не сделает, но свою работу знает. Где надо, подкрутит вовремя краник и проследит за температурой, где надо, проворно присядет на скамейку и хуй ты его сдвинешь. Толстокожий как носорог, он безразличен на истерики Жука, который любит забежать в раздевалку и, бегая вокруг насупившихся с картами в руках над столом, Благова и Волкова, причитать, что «до обеда еще час, мужики, ё-мое, вы чё уж, давайте сделайте вид, щас начальник цеха пройти должен».
Благов едет на завод с другого конца города, он старый брод, и его режим не собьет ни одно похмелье. Хрипящим голосом, отрывистыми фразами он поучает порой студентов или переругивается с Жуком.
В остальное время обитатели «151-го» числятся кто где. Кого-то держат при здании дежурить, электрик Кукушкин старым грачом сидит в своей каморке и бывает, что порой не вылетает из своей каморки на задание месяцами. Студентов Ленара и Лёху отправили к нам на «клей», слесарь Юра Цеппелин, румяный потный здоровяк с большим пузом и улыбкой только что проснувшегося Ильи Муромца тоже ходит по разным цехам, помогая тут и там. Его огромная самодельная штанга стоит в коридоре раздевалки. Он живет с мамой. Его все любят и оберегают от взоров начальства, когда он вмажет, раскапризничавшись вдруг.