Хроника посещения (сборник)

Зонис Юлия

– Помню, ты козырял, будто не любишь соплей. Что ж ты мне тут из них узоры на фраке выводишь, как не русский?

– Это как раз очень по-русски, – оживляется Мелок, – брать полу пиджака и подтирать ею свои сопли независимо от того, чей это пиджак, твой или чужой… Рэд, я не хочу выглядеть идиотом. Я не спятил, но… Мне тогда на секунду показалось, что Шланг – мой брат. Мой родной брат, понимаешь?

6. Братья Ванины: расплющенное детство

Борька, Борис, – так его звали дома. На улице и на людях – Боб. Семья Ваниных старалась не выделяться и не показывать свои корни вне особняка, стоявшего в начале Тихоокеанского шоссе. Да и были они уже вовсе не Ванины, жили под другой фамилией. Не хотели дразнить бывшую

родину, привлекать внимание тех, кого здесь, на родине новой, считали противником. Отец был крупным учёным, геологом, способным найти месторождение «на кончике пера», а мать – его верной и незаменимой помощницей. Именно он, проработав здесь всего пару лет, вычислил, а потом подтвердил разведкой два крупных нефтяных пласта в одной из северных провинций. Добыча нефти там оказалась возможна обычными скважными методами. Для страны, где нефть до сих пор добывали из битуминозных песков, это был колоссальный прорыв. Не случайно клан Холденов купил семейную лабораторию Ваниных, а господина учёного сделал ведущим спецом своей геологоразведки… Так вот, когда оба мальчика очутились в сиротском интернате, Борьке было пять лет, и он ничего не понимал. Впрочем, десятилетний Сашка, будущий Алекс Мелок, тоже понял мало. Почему папа с мамой так жутко напугались, что обоих своих сыновей спрятали? Что за «враги» объявились? Борьке сказали, изображая веселье, будто это игра такая, в разведчиков, и всё скоро кончится, главное – не выдать себя. Но с Александром отец поговорил серьёзно. Предупредил, чтобы никому не проболтался, чьи они с братом дети. По словам отца, их особняк уже продан, а сами родители улетают в Штаты, обставив дело так, что враги будут уверены: семья сбежала вся целиком. Вряд ли кому придёт в голову искать детей здесь, в Хармонте. Но продлится это и правда недолго, два-три месяца, потом устаканится… Продлилось это полгода. Плюс в интернате Алекса начали бить – и сверстники, и кто постарше. Сорвался он, когда в первую же ночь ему пришили одеяло к матрасу, крикнул, что папа у него может купить десять таких богаделен. Не любят мальчишки врунов и зазнаек. Вообще, поначалу он повёл себя неправильно. А хуже всего, как казалось Алексу, из-за него и Борьке перепадает. Потом-то допёр – малышня реагирует совсем иначе. Ситуация у младшего брата была лучше, его всего лишь дразнили из-за синяков, с которыми вечно ходил старший. Стеснялся Боб такого старшего – с проблемами. Но и Бобу поначалу прежние привычки мешали, особенно в столовой: то еда не нравилась, а то чуть не до истерик доходило – почему минеральная вода без газа и подаётся не в бокалах, почему нет отдельной тарелочки для хлеба, нет салфеток, нож не дают…

Как родителям удалось сохранить тайну, не очень понятно, но директор сиротского дома был в курсе, чем-то отец его держал. Правда, за Алекса директор никогда не вступался. И однажды Алекс не выдержал, подхватил младшего и дал дёру. Добрались они до своего бывшего дома на краю города, а там живут совсем другие люди, другая семья. Тогда-то братья осознали – прежняя благополучная жизнь разбилась вдребезги и навсегда. Вернулись в приют, убитые и раздавленные, тут и Посещение грянуло.

Долгие годы Алекс не мог себе простить, что потерял голову и сбежал, забыв про младшего. В тот миг не существовало Борьки на свете. Понятно, у всех мозги от ужаса вскипели, понятно, что именно тогда рождалась Зона, однако Алекс-то – не все… Сначала он думал, младший погиб. А повзрослев, наслушавшись легенд про Приют, стал одержим мыслью сходить и посмотреть, что же там на самом деле.

Разыскал бывшего директора приюта и крепко поспрашивал этого человека. Выяснил, что через пару дней после того, как родители покинули Хармонт, они были похищены из дешёвого хостела в Нью-Йорке. Отец так и пропал, а мама потом нашлась, подвинутая рассудком. С тех пор её держат в психушке. Алекс сумел проникнуть в больницу, повидал маму, но впустую, неконтактная она, произошло с нею что-то непоправимое.

Таким его и нашёл Гадот Холден, такому и рассказал правду об отце…

Разбередил душу этот Рыжий своими вопросами, разозлился Алекс. Хрен теперь сосредоточишься, так и накроешься с мыслями о былом. «Накрыться» и «гробануться» – любимые слова сталкеров. Колобок накрылся, спи, моя радость, конец сказке. Только ведь вовсе не вопросы Шухарта подняли в

душе мутную волну, а те ответы, которые он держал в себе, не выпустив на волю…

Первым в группе шёл он. Вероятно, это означало утрату доверия командира.

Прямо по курсу, ярдах в восьми, асфальт разрезала сверкавшая на солнце линия, уходящая под низкосидящий «шевроле». Как будто серебряную нить положили поперёк пути. Алекс остановился и молча показал рукой. Шухарт присмотрелся, присел на корточки… И вдруг коротко засмеялся. Махнул рукой: иди, мол, не трусь. Алекс двинулся, непроизвольно укорачивая шаг, и очень скоро понял причину странного веселья.

Это была леска.

Шухарт остановил Алекса, приблизился к машине на полусогнутых, медленно нагнулся и взял оборванный конец лески. После чего выволок кролика из-под днища.

– Ах ты, дезертир!

Кролик трясся и пытался оттолкнуться задними лапами. Шухарт положил его в переноску, и только там, обнюхав свой домик, зверёк успокоился.

– Одного вернули, – изрёк Шухарт, крайне довольный.

– Жаль, второго за шлейку не вытащишь, – хмыкнула Миледи, потыкав большим пальцем себе за плечо.

– Это точно.

Тьфу! О чём они, кто второй? Не Шланг же? Спрашивать Алекс не стал. Ох уж эта патологическая боязнь выглядеть идиотом, с детства мешавшая жить… Он вернул на плечи оба вещевых мешка, которые скинул, пользуясь паузой.

Кроме своего, Алекс нёс рюкзак Шланга. Возле шиномонтажа, прежде чем войти на автостоянку, он вскрыл этот рюкзак, хотел выкинуть лишнее – то, что мальчишке уже не понадобится, – и обнаружил помимо нужных и обязательных вещей совершенно дикие, нелепые. Юлу, набор «Лего», губную гармошку, калейдоскоп, матрёшку, причём все игрушки – старые, выпущенные лет пятнадцать – двадцать назад, практически антикварные… Что за чудиком прибабахнутым был Шланг, на какой из легенд подвинулся? Шухарт ему в пару – не позволил от этой чепухи избавиться! «Неси, – говорит, – пехота. Вдруг Шланг угадал с подарками? Никто не знает, что в конце пути…»

А я-то сам разве не подвинулся на легендах, напомнил себе Алекс. Борька, Борька, подумал он, не твои ли игрушки в моём мешке? Не ты ли канул в той дьявольской зыбучке? И не схожу ли я с ума?

Опять прошлое утащило его из этой реальности.

Не так уж плохо было им в те приютских полгода, они ж не знали, что стряслось с родителями. Взять того же Боба. Воспитатели с малышнёй постоянно занимались, стихи разучивали, песенки, дети рисовали, паззлы собирали, сказки слушали, в общем сплошной позитив. Старшие ставили спектакли, играли на спортплощадке в волейбол и баскетбол. Иногда младшие со старшими играли вместе, и тогда Алекс учил Боба принимать мяч или бросать в кольцо, как когда-то его самого учил папа. У Алекса друзья появились, с которыми так азартно было шкодить. Пробраться ночью в чужую палату и натянуть леску между кроватями. Сунуть в пододеяльники спящим недругам воздушные шарики, наполненные водой, с плавающими внутри булавками. Наложить кому-нибудь тараканов в шапку… Полгода – нескончаемое приключение! Куда хуже Алексу стало потом, после Посещения, когда он понял, что вот теперь-то он и есть сирота…

Шли по краешку автостоянки медленно и собранно. От одной мысли, что можно просквозить площадку по центру, в дрожь бросало. Шухарт в этом смысле был образцом перестраховщика, напрямик не лез ни при каких обстоятельствах. Машины вокруг просели до асфальта, большинство стояло со спущенными баллонами. Солнце палило и жарило, воздух висел мёртво, однако спецкостюмы, как выяснилось, спасали ещё и от зноя. И ничего не случалось, никаких сюрпризов. «Комариная плешь» возле эстакады – вот и весь список угроз. Отсутствие видимой опасности напрягало больше самой опасности, и с каждым шагом всё сильнее.

А ещё отвратительно ныла скула, по которой Шухарт давеча съездил. Обида рассеялась, но, может, эта боль и напоминала Алексу о днях в приюте?

Били его в жизни немало, давая хорошую практику. Причём, после того, как он выучился драться, эпизоды с мордобоем приобрели тоскливую регулярность. Либо он рихтовал чужие лица, либо ему рихтовали (чаще он, чем ему), но речь о другом. Впервые это началось как раз в интернате. До того, в благостные и почти забытые домашние времена, никто его и пальцем не смел тронуть… Или нет? Или на самом деле он впервые ощутил боль от побоев именно дома?