Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто
Шрифт:
К сожалению, наша попытка выяснить подробности уникальной операции по спасению витебских евреев, установить имена спасителей и спасенных оказалась безуспешной. Но главное — сам факт спасения десятков человеческих жизней. Подвиг, оставшийся в памяти Витебска.
Уже с первых дней оккупации в городе стал ощущаться голод. Купить продовольствие было негде, и каждый добывал еду, где мог. Как вспоминает И. И. Левина (Вейлер), многие ходили за едой на железнодорожную станцию. С фронта шли составы с ранеными немцами. Горожане выпрашивали у них остатки еды, и те бросали ее на перрон.
Однажды
Никто из тех, кто поехал копать картошку, обратно не вернулся. «Сельскохозяйственный рейс» был всего лишь поводом для очередного уничтожения людей. Фашисты вывезли подростков за город и расстреляли.
18 июля фашисты пригнали евреев, которых поймали в городе во время очередной облавы, на берег Западной Двины. Среди них совершенно случайно оказался и Василий Иванович Бутримович. Он был брюнетом и, может, потому показался фашистам похожим на еврея. Сразу же после войны В. И. Бутримович свидетельствовал, как человек 40 евреев-мужчин загнали в воду, избивали и, в конце концов, утопили. Он спасся только благодаря тому, что в городе его многие знали. И стоявшие на берегу местные жители в один голос кричали немцам, что Бутримович — не еврей.
«…Евреи до сих пор ведут себя сдержанно, — сообщала служба безопасности и СД от 19 июля 1941 года. — Жестокие меры против евреев, в особенности экзекуции, значительно способствовали росту антинемецких настроений среди населения, росту вражды и клеветы…, они становились все более опасными».
И здесь же: «…направить белорусов на еврейские погромы не представляется возможным».
Информация о попытке расправиться с евреями руками местного населения содержится также в сообщениях от 22 и 26 июля 1941 года.
В привокзальной части города, где до войны проживала значительная часть еврейского населения, была установлена так называемая «черта оседлости» [23] , между полосой железной дороги и правым берегом Западной Двины, на совершенно разрушенной военными действиями территории. Было приказано всем евреям переселиться сюда в течение двух или трех дней. Вначале таких мест было несколько: овощехранилище — между улицами Революционная (бывшая Малая Ильинская) и А. Мовзона (бывшая Яновская Набережная), дрожжевой завод — на углу улиц А. Ильинского (бывшая Нижне-Набережная) и Жореса (бывший Леорков переулок), клуб летчиков — улица Революционная (бывшая Большая Ильинская), табачная фабрика — улица Покровская (с 1927 по 1992 год — улица Дзержинского), дом № 30 по ул. Комсомольской и другие.
23
Термин «черта оседлости» был употреблен в одном из свидетельских показаний, данном следователю ЧГК очевидцем описываемых событий. Зона «черты оседлости» выполняла две важные для гитлеровцев функции: обеспечивала немедленную сегрегацию (отделение) евреев от остальной части населения, формировала в сознании горожан убеждение
Тех, кто не являлся к местам сбора добровольно, гитлеровцы выгоняли из их домов и квартир силой. П. М. Фрумсон была одной из тех, кто оказался в овощехранилище. При встрече с нами она говорила: «Я давно хотела рассказать об этом. Пятьдесят лет носила в себе. В первые дни войны двух моих братьев, Залмана и Бориса, забрали в армию. Моисея по болезни не взяли. Отец умер еще в 1921 году. Мать не хотела эвакуироваться. Было жалко дома, нажитого добра. Я как раз в 1941 году закончила 7 классов.
После того, как немцы издали приказ всем евреям переправиться на правый берег Западной Двины, мы с мамой тоже направились туда. По дороге нас догнал Моисей (Мотл), и мы пошли вместе. Люди собрались у того места, где стоит здание станкоинструментального техникума. Столпотворение было дикое. К нам подошел немец, рыжий верзила, приставил к животу брата кинжал и на едва понятным ломаном русском языке сказал: «Чего стоишь? Сбивай бревна и плыви»! Когда он отошел, Моисей сказал маме: «Пошли, нам тут делать нечего». И ушел. А мы растерялись и остались в толпе. Больше мы Моисея не видели. Уже после войны я узнала, что он ушел к своей теще в деревню Огородники, которая находится недалеко от Витебска. Там в это время была его жена с сыном. Позже ему помогли уйти к партизанам.
Мы остались на берегу. Немцы и те из местных, кто им помогал, ходили среди толпы, выбирали молодых красивых девушек и уводили куда-то. Пошел слух, что девушек уводят, чтобы изнасиловать. С немцами ходили русские девушки. Эти подойдут, покажут немцам, какая вещь у еврейки им понравилась, и немцы тут же отбирали эту вещь. У меня забрали теплую леопардовую куртку. Мы взяли из дому самые лучший вещи. Думали, пригодятся. Да и жалко было оставлять, понимали, что разграбят наши дома.
Ко мне подошел парень и спросил:
— Жить хочешь? Тогда пошли.
Мне было четырнадцать лет. Мама сказала:
— Иди, останешься хоть ты жива.
Он вел меня, чтобы изнасиловать. Я плакала и кричала. Мой крик услышала наша учительница географии Г. Золотова. Она жила в доме на берегу.
— Ты чего плачешь? — спросила она. — Иди сюда.
Парень, который меня вел, еще, наверное, не до конца потерял совесть, и, когда увидел постороннего человека, убежал. Мама вслед за мной тоже ушла с берега реки. Мы зашли в дом к учительнице, она предложила у нее переночевать. Утром ее дети сказали: «Мы не сможем вас оставить у себя. Из-за вас убьют и нас тоже».
Мы пошли к Леле, жене моего брата Бориса. Оба наши дома по улице Куйбышева, где мы жили, сгорели. Леля (Элеонора Гузиковская) с двумя маленькими детьми, Мишей и Толей, жила в другом доме, у Смоленского рынка. Она была полькой, после замужества взяла фамилию Фрумсон. Леля боялась за детей, боялась, что узнают про ее мужа-еврея, который воюет в армии. Она сказала: «Спрячьтесь где-нибудь, а завтра я сама перевезу вас на тот берег». Рано утром Леля отправилась к реке, наняла лодочника. Когда мы подошли, он посмотрел на маму и сказал: «Эту не повезу. Жидовка». С большим трудом мы переправились на тот берег.