Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра
Шрифт:
Потом я набрал сухих дров под стволами и раскидистыми деревьями. Поставил простенький силок. Отыскал несколько стеблей матушкина листа и натер соком окровавленные, сбитые пальцы. Пальцы защипало – это помогло мне не вспоминать о том, как именно я их сбил.
Дожидаясь, пока высохнет сок, я впервые огляделся по сторонам просто так. Над родником теснились дубы и березы. Их стволы образовывали узор из чередующихся темных и светлых полос под шатром раскидистых ветвей. Из озерца на восток по камням бежал небольшой ручеек. Возможно, там было красиво, но этого я не заметил. Я ничего подобного не замечал.
Возле озерца лежал на боку большой прямоугольный камень. Еще несколько дней назад я признал бы в нем серовик. Теперь это было всего лишь удобное укрытие от ветра, к которому можно привалиться спиной во сне.
Сквозь ветви я увидел, что на небе зажглись звезды. Значит, с тех пор как я попробовал воду, прошло уже несколько часов. Поскольку плохо мне не стало, я решил, что вода нормальная, и как следует напился.
Вода не освежила меня – я только почувствовал, как мне хочется есть. Я сел на камень на берегу озерца, оборвал листья со стеблей матушкиного листа и съел один стебель. Стебель был жесткий, горький и как бумага. Я съел все стебли, но это не помогло. Я попил еще воды и лег спать. Камень был холодный и жесткий, но мне было все равно – по крайней мере я делал вид, что мне все равно.
Я проснулся, попил воды и пошел проверить поставленный силок. В силке я с изумлением обнаружил кролика, который дергался, пытаясь освободиться. Я достал свой ножичек и вспомнил, как Лаклит учил меня свежевать кроликов. Потом я подумал про кровь, липкую кровь на руках. Меня стошнило. Я обрезал бечевку, отпустил кролика и вернулся к озерцу.
Я снова попил воды и сел на камень. Голова слегка кружилась – от голода, что ли?
Через некоторое время в голове у меня прояснилось, и я выбранил себя за глупость. Я нашел на поваленном дереве несколько грибов-трутовиков, помыл их в озерце и съел. Грибы хрустели на зубах и на вкус были как грязь. Я съел все, что нашел.
Поставил новый силок, такой, который придушивает. Тут в воздухе запахло дождем, и я вернулся к серовику, чтобы соорудить убежище для лютни.
Глава 19
Пальцы и струны
Поначалу я был почти как механический: бездумно выполнял действия, которые должны были помочь мне выжить.
Второго пойманного кролика я съел и третьего тоже. Нашел лужайку с земляникой. Нарыл кореньев. К вечеру четвертого дня у меня было все, что необходимо для выживания: кострище, обложенное камнями, укрытие для лютни. Я даже собрал небольшой запас еды, которым можно было воспользоваться в случае нужды.
У меня было кое-что еще, совершенно мне не нужное: время. Управившись с первоочередными нуждами, я обнаружил, что делать мне нечего. Думаю, именно тогда некая малая часть моего рассудка начала мало-помалу просыпаться.
Не стоит заблуждаться: я еще не стал самим собой. По крайней мере я не был тем человеком, что всего оборот тому назад. Я полностью отдавался любому делу, за которое брался, не оставляя ни малейшей части себя воспоминаниям.
Я исхудал и обносился. Я спал под дождем и на солнце, на мягкой траве, на сырой земле, на острых камнях с тем непробиваемым равнодушием, которое способно даровать лишь горе. На происходящее я обращал внимание лишь когда шел дождь, потому что тогда нельзя было достать лютню, чтобы поиграть, и это причиняло мне боль.
Да, разумеется, я играл. Это было мне единственным утешением.
На исходе первого месяца на пальцах у меня наросли каменные мозоли, и я мог играть часами напролет. Я играл все песни подряд, которые помнил. Потом я играл то, что помнил лишь наполовину, в меру своих сил восполняя забытое.
Со временем я мог играть, с тех пор как проснусь и до тех пор как усну. Я бросил играть то, что знал, и принялся сочинять новые песни. Мне уже доводилось сочинять песни; я даже помог отцу сложить пару строк. Но теперь я посвятил этому себя целиком. Некоторые из тех песен остались со мной и поныне.
Вскоре после этого я принялся играть… Как бы это сказать-то?
Я принялся играть не песни, а нечто иное. Когда солнце согревает траву, а ветерок приносит прохладу, это создает определенное ощущение. И я играл, пока мне не удавалось воспроизвести это ощущение. Я играл до тех пор, пока музыка не начинала звучать как «Теплая трава и прохладный ветерок».
Играл я только для себя, но аудитория у меня была требовательная. Я помню, как провел почти целых три дня, пытаясь уловить «Ветер, колышущий листок».
На исходе второго месяца я мог сыграть что угодно почти так же непринужденно, как я это видел и чувствовал: и «Солнце, садящееся в облака», и «Птицу, пьющую из озерца», и «Росу на папоротнике».
Где-то на третий месяц я перестал смотреть по сторонам и обратился внутрь себя, чтобы сыграть то, что там было. Я научился играть «Еду в фургоне с Беном», «Пою с отцом у костра», «Смотрю, как танцует Шанди», «Растираю листья, когда на улице хорошая погода», «Мама улыбается»…
Нет нужды говорить, что играть это было больно, но это было нечто вроде боли в пальцах, стертых о струны. Я немного кровоточил и надеялся, что скоро нарастут мозоли.
Ближе к концу лета одна струна лопнула, лопнула так, что уж не починишь. Большую часть дня я провел в немом ступоре, не зная, что мне делать. Разум мой по-прежнему пребывал в оцепенении и большей частью в забытьи. Я использовал бледную тень своей былой находчивости, чтобы решить эту проблему. Обнаружив, что ни восстановить струну, ни добыть новую не получится, я сел и принялся учиться играть на шести струнах.
Через оборот я играл на шести струнах почти так же хорошо, как и на семи. Три оборота спустя я пытался сыграть «Пережидаю дождь», и тут лопнула вторая струна.
На этот раз я не колебался. Я снял бесполезную струну и принялся учиться играть заново.
На середине «Жатвы» порвалась третья. Потратив почти полдня на бесплодные попытки, я понял, что три порванных струны – это уже слишком много. Поэтому я собрал в потрепанный мешок затупившийся ножичек, полмотка бечевки и Бенову книгу. Вскинул на плечи отцовскую лютню и пошел куда глаза глядят.
Я пытался мурлыкать «Снег, падающий вместе с осенней листвой» или «Мозолистые пальцы и лютня с четырьмя струнами», но это было совсем не то, что играть.