Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра
Шрифт:
Чем дольше Квоут нагружал тачку, тем медленней он двигался, будто машина, у которой кончался завод. Наконец он остановился вовсе и на целую минуту застыл камнем. И только тогда выдержка ему изменила. Рядом никого не было, никто его видеть не мог, и все же он спрятал лицо в ладонях и заплакал беззвучно, содрогаясь всем телом от тяжких, немых рыданий.
Глава 18
Пути в безопасные места
Быть может, самая важная способность нашего разума – это способность справляться с болью. Классические мыслители учат нас, что у разума есть четыре двери, которые
Первая дверь – дверь сна. Сон дает нам убежище от мира и всех его страданий. Сон подчеркивает ход времени, помогая отстраниться от того, что причинило нам боль. Раненый человек часто теряет сознание. Подобным же образом человек, услышавший горестную весть, часто падает в обморок. Так разум защищается от боли, уходя через первую дверь.
Вторая дверь – дверь забвения. Некоторые раны слишком глубоки, чтобы зажить или чтобы зажить быстро. Кроме того, многие воспоминания болезненны сами по себе, и исцеления тут нет. Фраза «время лечит любые раны» – ложь. Время лечит большинство ран. Остальные просто спрятаны за этой дверью.
Третья дверь – дверь безумия. Бывают времена, когда разуму нанесен такой удар, что он прячется в безумии. Может показаться, что это не спасение, но это оно. Бывают времена, когда реальность – сплошная мука, и чтобы избежать этой муки, разуму приходится расстаться с реальностью.
Последняя дверь – дверь смерти. Прибежище на крайний случай. Когда мы мертвы, нас уже ничто не ранит. По крайней мере так говорят.
После того как всю мою семью убили, я забрел глубоко в чащу леса и уснул. Мое тело требовало сна, и разум воспользовался первой из дверей, чтобы притупить боль. Прикрыл рану до тех пор, пока не придет подходящее время для исцеления. Ища спасения, значительная часть моего разума просто перестала работать – уснула, если угодно.
Пока разум мой спал, многое из мучительных впечатлений предыдущего дня было выпровожено через вторую дверь. Нет, не полностью. Я не забыл о случившемся, однако память притупилась, и я смотрел на все как бы сквозь густую вуаль. Если бы я захотел, я бы мог вызвать в памяти и лица убитых, и человека с черными глазами. Но я не хотел вспоминать. Я отмахнулся от этих мыслей и предоставил им зарастать пылью где-то в дальнем углу моего рассудка.
Я спал и грезил – не о крови, не об остекленевших глазах, не о смраде паленого волоса, а о чем-то другом, более приятном. И боль в ране мало-помалу начала притупляться…
Мне снилось, что я иду по лесу с Лаклитом, лесным жителем с простоватым лицом, что странствовал с нашей труппой, когда я был помоложе. Он беззвучно двигался сквозь подлесок, я же производил больше шума, чем раненый вол, тянущий перевернутую телегу.
Мы довольно долго брели в уютном молчании, пока я не остановился поглазеть на цветок. Он тихо подошел и встал у меня за спиной.
– Желтобородник, – сказал Лаклит. – Вон, по исподке видно.
Он протянул руку и осторожно погладил нижнюю часть листа. Действительно, на бороду похоже… Я кивнул.
– А это вот ива. Если пожевать ее кору, она умеряет боль.
Кора была горькая и слегка хрустела на зубах.
– Это вот чесоточник, не трогай его листья.
Я не стал их трогать.
– А это воронец. Ягодки можно есть, когда они красные, но зеленые или желтеющие не трогай ни в коем случае. А если хочешь ходить бесшумно, ноги надо ставить вот так.
У меня быстро заныли икры.
– А вот так можно тихо раздвигать ветки, чтобы не оставлять следов. Вот так можно определить, где сухие дрова. Вот так можно спрятаться от дождя, когда нечем укрыться. А это отчекорень. Есть его можно, но он противный на вкус. А вон то, – он указал пальцем, – прямичник и рыженица, их никогда не ешь. А вот это растение, с маленькими шишечками, – это буррум. Его можно есть, только если ты наелся чего-то вроде прямичника. От него тебя вывернет наизнанку. А вот так делается силок, в котором кролик останется жив. А вот так – силок, который кролика придушит.
Он завязал веревку петлей – сперва так, потом этак.
Глядя, как его руки управляются с веревкой, я осознал, что это уже не Лаклит, а Абенти. Мы с ним ехали в фургоне, и он учил меня завязывать морские узлы.
– Узлы – интересная штука! – говорил Бен, не прекращая трудиться. – Узел может быть самым прочным, или, наоборот, самым слабым местом веревки. Все зависит только от того, хорошо ли он завязан.
Он поднял руки, показывая мне немыслимо сложный узор, растянутый у него между пальцев.
Глаза у него блеснули:
– Вопросы есть?
– Вопросы есть? – спросил отец. Мы рано остановились на ночлег, из-за того что встретили серовик. Отец сидел и настраивал лютню: он наконец-то собирался сыграть нам с матерью свою песню. Мы же так долго этого ждали… – Вопросы есть? – повторил он, прислонясь спиной к громадному серому камню.
– А почему мы останавливаемся у путеводных камней?
– В основном по традиции. Но некоторые говорят, будто они отмечают старые пути…
Голос отца изменился и превратился в голос Бена:
– Безопасные пути. Иногда пути в безопасные места, иногда безопасные пути, ведущие навстречу опасности. – Бен протянул руку к камню, словно чувствуя жар пламени: – Но в них есть сила. Лишь глупец станет это отрицать.
А потом Бен исчез, а стоячих камней сделалось много. Куда больше, чем я прежде видел в одном месте. Я стоял в центре двойного круга камней. Один камень лежал поперек двух других, образуя огромную арку, под которой лежала густая тень. Я потянулся, чтобы коснуться его…
И пробудился. Разум мой прикрыл свежую боль названиями сотни трав и ягод, четырьмя способами разводить огонь, девятью видами силков, которые можно соорудить из молодого деревца и бечевки, и тем, как найти проточную воду.
О том, другом, что я видел во сне, я почти не думал. Бен так и не научил меня вязать морские узлы. А отец так и не закончил свою песню.
Я перебрал все, что было у меня с собой: холщовый мешок, ножичек, моток бечевки, немного воску, медный пенни, два железных шима и «Риторика и логика» – книжка, которую подарил мне Бен. Больше у меня ничего не было, кроме одежды, что на мне, да отцовской лютни.
Я отправился разыскивать питьевую воду. «Вода прежде всего! – говаривал мне Лаклит. – Без всего остального можно прожить несколько дней». Я прикинул расположение местности, отыскал звериные тропы. К тому времени как я нашел небольшое родниковое озерцо, угнездившееся между нескольких берез, небо над деревьями начало лиловеть. Пить мне хотелось ужасно, однако осторожность взяла верх, и я выпил всего несколько глотков.