Хроника времен Василия Сталина
Шрифт:
Не только маршал Жуков пользовался правом высказываться и доказывать Сталину что-то свое. Мемуарная литература свидетельствует о том, что в Государственном Комитете Обороны «мнения высказывались определенно и резко» — слова Г. К. Жукова — и К. К. Рокоссовским, и А. М. Василевским, и Б. Н. Шапошниковым, и И. С. Коневым. Видные военачальники и наркомы Н. Г. Кузнецов, И. С. Исаков, С. М. Штеменко, многие другие свидетельствуют, что Сталин ценил людей самостоятельно мыслящих, умеющих отстаивать свои убеждения.
Однако продолжим о совещаниях.
— В январе или феврале, точно не помню, меня вызвали в Москву. Собралось руководство Военно-воздушных сил страны и работники авиапромышленности, — рассказывал мне как-то штурман прославленного
А. В. Беляков. С Александром Васильевичем меня связывала многолетняя работа над книгой его воспоминаний. — Тогда прибыли все недавно назначенные командиры корпусов, дивизий, школ. Выступал перед нами Сталин. Помню, Иосиф Виссарионович перечислял новые боевые самолеты, запущенные в серийное производство, по каждому назвал скорость, потолок, вооружение, остальные тактико-технические данные. Особенно остановился на самолете-штурмовике Ил-2 конструкции Ильюшина. И вот, прощаясь, Сталин обратился ко всем: «Переучивайте летчиков, штурманов и техников на новые типы самолетов как можно быстрее! А тактические задачи решайте на Германию». Это выражение «на Германию» я услышал впервые…
Не случайно в марте сорок первого для проверки приграничных аэродромов в Западный Особый военный округ был направлен полковник Н. А. Сбытов. В то время Сбытов и сам уже командовал авиацией Московского военного округа.
— Помню, лечу на У-2 и вижу, что самолеты всюду не рассредоточены, не замаскированы — стоят как на ладони! — спустя годы возмущался Николай Александрович. — Приземлился на одном аэродроме — там новехонькие «пешки» рядком выстроились. Проверил — а они даже горючим не заправлены. Я хвост трубой и докладываю командующему войсками, тот — Щербакову, Щербаков — Маленкову. (После XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б), которая состоялась в феврале сорок первого, Маленков был избран кандидатом в члены Политбюро и решал отдельные проблемы военно-оборонного производства.) Так вот тогда был рожден документ о положении авиации на границе. Подписали его Маленков, Щербаков, Тюленев и я, как член парткомиссии Главного политуправления РККА. А 4 мая состоялось заседание, на котором присутствовало все командование ВВС. И вот Сталин по той нашей бумаге издает приказ: «Немедленно привлечь к судебной ответственности…» Это было известно и наркому Тимошенко, и начальнику Генерального штаба Жукову. Короче, управление ВВС отправляет в пограничные округа комиссию. Та комиссия уже через пару дней вернулась и докладывает: «Все в порядке!» Ну, что ты скажешь!..
Понятны гнев и возмущение старейшего авиатора Николая Александровича Сбытова. Он видел, как по чиновничьи равнодушно отнеслись к его информации о положении на приграничных аэродромах. Да что там чья-то информация! Жернова административно-бюрократической системы без труда перемалывали даже грозные распоряжения самого Сталина — суди не суди…
Передо мной письмо из Винницы. Прислал его подполковник в отставке В. Прохоренко в редакцию газеты «Красная звезда». Письма потом уничтожались — за давностью лет, но часть удалось сохранить.
«Это было 22 июня 1941 года, — пишет Прохоренко. — Наш 17-й истребительный авиационный полк дислоцировался в Западной Украине в районе города Ковель. В мае мы перелетели на оперативный аэродром Велицк. Там мы и были ввергнуты в пучину войны с фашистами.
А дело было так. Примерно за два-три дня до прибытия инспекции главкома ВВС к нам на аэродром Велицк прилетел командир 14-й истребительной авиадивизии полковник Зыканов с целью проверить боевую готовность полка и ход работы по переучиванию личного состава в связи с переходом на новую материальную часть — самолеты ЛаГГ. Наш аэродром Велицк являлся учебным центром 14-й истребительной авиадивизии.
Одновременно с этим была произведена проверка исполнения директивы о создании сети маскировки земляных укрытий в черте аэродрома для личного состава полка, щелей и других видов земляных сооружений с перекрытием. Но, к великому сожалению, на период этого времени никто и пальцем не пошевельнул для выполнения данной директивы, за исключением примитивного земляного сооружения для КП полка.
Невыполнение указанной директивы до такой степени возмутило полковника Зыканова, что он не выдержал и ударил кулаком по кувшину, стоявшему на столе. Стеклянная крышка кувшина была посажена до дна — вода разлилась, а из руки полковника хлынула кровь, так что пришлось срочно оказывать ему медицинскую помощь. Это заставило кое-кого пошевелить мозгами и взяться за маскировку, сооружение щелей на аэродроме, которые впоследствии спасли столько жизней…
15 июня я был отпущен на сутки к семье в город Ковель. Там я узнал от соседей-поляков о том, что Англия передала по радио о готовности немцев напасть на Советы. Сообщению этому мало верилось, несмотря на то, что немецкие самолеты нарушали нашу границу — с начала года, можно сказать, регулярно.
Это было мое последнее посещение дома и семьи.
21 июня, в субботу, инспекция главкома ВВС заканчивала работу по проверке переучивания личного состава. Председатель инспекции дал уже и заявку на подготовку самолета для вылета в Москву к 8 часам утра 22 июня. Врио командира полка майор Семенов приказал всему личному составу никуда не отлучаться из расположения лагеря — на случай, если вдруг инспектирующие устроят тревогу. Мне и капитану Сидоренко Павлу Семенов дал указание всю ночь быть в готовности, сказал: «Потом отоспитесь!..»
Та короткая июньская ночь, помню, выдалась очень теплой, тихой. Небо было чистое, безоблачное, усеяно яркими звездами. Лагерь спокойно спал. Никто не мешал нашему разговору. А говорили о службе, о заключении и выводах инспекции главкома, о том, какая будет выставлена оценка по боевой подготовке полка. Правда, предварительно эту оценку мы уже знали.
С рассветом решили зайти в штаб к оперативному дежурному. Оперативным дежурным тогда был штурман полка капитан Осипов. Ознакомились с обстановкой — она не очень радовала. Дежурный не мог связаться со многими точками, с которыми нам необходимо было поддерживать связь. Связь оказалась прерванной буквально на полуслове…
Тогда мы срочно устремились на аэродром к дежурной эскадрилье. Выло 4 часа 30 минут 22 июня. И вдруг услышали тяжелый, все нарастающий гул моторов.
Капитан Сидоренко сказал мне: «Вот и сбылись разговоры в ожидании каких-то больших маневров…» А в следующее мгновение из-за леса внезапно выскочили «юнкерсы» и начали бомбить наш аэродром…
После временного затишья все инспектирующие спешно улетели в Москву, и дальнейшая их судьба нам была неизвестна».
Осталось неизвестным и то, что доложили инспектирующие о подготовке приграничных аэродромов 14-й истребительной авиадивизии — все ли нашла в порядке высокая комиссия или заметила «отдельные недостатки» на «отдельных аэродромах»? Известно лишь, что в тот день, о котором вспоминает Прохоренко, для 1200 боевых самолетов проблема маскировки раз и навсегда отпала…
Впрочем, оптимизм — флаг корабля. Письмо из Винницы заканчивается весело. Автор его, с добросовестностью летописца продолжая хронику памятного дня, совершенно справедливо отмечает: «Но, как говорится, какое бы горе ни было, а потребность в еде давала себя чувствовать, — начали беспокоиться о завтраке, хотя время близилось к обеду. Особняк графа Сикорского, в котором была размещена наша столовая, опустел сразу после бомбежки. Штат военторговской столовой укомплектовывался местным населением, так что все сразу и разбежались. В этом «клубе здоровья», как называли столовую наши остряки, остался один начпрод лейтенант Шатилов. Он встретил нас с большой сердечностью и душевно предложил: «Прошу, выбирайте все по своему вкусу и кушайте от пуза!» В субботу сюда была завезена большая бочка пива. Лейтенант Шатилов дал нам в связи с этим полезный совет: «Пиво — без продавца. Пейте, но не напивайтесь. Деньги уплатите после войны…»