Хроника времен Василия Сталина
Шрифт:
Скажем, жилье. Вековухи-деревни, у которых ютятся наши военные аэродромы, — кто и когда там будет строить пилотам не коттеджи с бассейнами, а хотя бы обычные дома? Как сейчас, помню все свои частные избы: у польки Болеславы, где вода в комнате замерзала, у деревенской колдуньи Ксюхи, где свиньи через стенку хрюкали. Жил и в бывшем женском монастыре. За келью в восемь квадратных метров платил 500 рублей из тех 1500, которые получал в месяц.
А летное обмундирование? До войны всем пилотам полагались теплые унты: холодища ведь наверху-то, постоянно минус 60 градусов. Не-ет, интенданты придумали экономию на собачьем меху. Решили так: ежели ты летаешь до такой-то широты, то получишь эти унты, а до такой — не получишь, там уже тепло, сапоги носи.
Срок летного барахла — до заплат, а потом все сдай непременно — или обсчитаем, будь здоров! Бывало, сохранит пилот кожаную куртку — ну отдай ты ему, подари сыну Отечества просто так, за его нелегкую службу, за верность. Пусть на пенсии на рыбалку в ней ходит. Нет уж, лучше топором изрубим! И рубили на вещевых складах и кожаные куртки, и меховые костюмы. Объяснялась такая дикость просто: чтоб завскладами и прочие государственным добром не спекулировали.
За налет в сложных метеоусловиях летчикам и штурманам ордена вручали. Шутка ли, ночью один на один с горящими холодным фосфором приборами нырнуть в кромешную тьму, отработать там где-то, атаковать, потом отыскать свой аэродром, приземлиться, не грохнув аппарат о землю, — и все это по одним только циферблатам да стрелкам. А их в кабине истребителя-перехватчика со всеми кнопками, тумблерами да сигнальными лампочками больше трех сотен! Но Никита Сергеевич Хрущев начал на цветном металле экономить. Сначала за те ордена налет вдвое увеличил, потом и вообще все запретил.
При нем над авиацией особенно чудили. Начали даже на харчах экономить. «Давай летчикам мясо уменьшим, а овощей прибавим, — решили слуги народа. — Давай, пусть репу жуют!» И вот вывесили нормы продовольственного снабжения в нашей летной столовке. Капусты, картошки, свеклы, брюквы по ведру на мужика. Корнеплоды, говорят, челюсти хорошо разрабатывают, и брюхо от них растет. А с шоколадом — просто анекдот получился.
Продукт этот давным-давно в рацион летчика был введен медиками. Ведь все, что ни съешь, от тех полетов как в трубу вылетает. Помню себя курсантом. Весь мокрый — и шлемофон, и комбинезон, и даже парашютные лямки. Непросто ведь это — оторваться человеку от земли. Это как роды — в муках первые-то шаги к небу… Устанешь, бывало, а тут тебе стартовый завтрак на аэродром везут. Проглотил, и сразу веселей становится, хотя всего-то: чай с сахаром да кусок хлеба со сливочным маслом.
Так вот раньше, еще до войны, летному составу полагалась плитка шоколада в день. Я застал уже половину плитки. Никита решил, что летунам и этого много — срезал до четвертинки. Ну, что там было возиться, брали раз в четыре дня по очереди: сегодня ты за четверых, завтра я. Как раз плитка получалась. «Ах, вы так? — оскорбился Никита Сергеевич и дает новое указание: — В жидком виде им весь шоколад! Чтоб не собирали да не раздаривали своим любовницам!..» Тоже мысль. Только не учел наш дорогой Никита Сергеевич одну деталь — тети Пашины заботы. На ведро-то воды сколько тех плиток положено? То-то и оно. Сопрет тетя Паша одну — поди проверь. Да и две, и три — ни черта не поймаешь! Для цвета, для тональности ахнула тетя Паша кофию или какао в то ведро — еще красивей, чем с шоколадом получается. Но тут вдруг один пилот разбился, второй, третий… Животы разрежут — голодные, оказывается, были. Что-то не то… Опять пилотам вместо жидкого продукта твердый стали давать. Хорошо — не газообразный…
Да разве дело только в нормах продовольствия? Эти нормы рассчитаны во всем мире, от них никуда не деться. А вот о «любви народа и правительства» к своей армии, о которой говорил Сталин в канун войны, я и писать не буду! Нет, не его — Иосифа Виссарионовича — любви, а тех, кто за ним на трон громоздились. Одно скажу: когда Брежнев умер — закончились пахмутовские песни «с сединою на висках», хождения на парады стариков с медалями да значками всякими — МОПР, БГТО, ПВХО, «Ворошиловский стрелок»… И тогда невольно подумалось: все, Красной Армии ни забот, ни моральной поддержки ждать уже не от кого! Ведь последующие-то гегемоны и не воевали, и в армии-то даже не служили. Черненко, кажись, покомсомолил годок-два среди пограничников — да и только. Андроповский партизанский лес, поди, до сих пор ищут. Вот и поднастроили обывателя: армия бездельная, армия нас объела, даешь профессиональную армию!.. Даешь — сказала молодежь. 7000 долларов в месяц прапорщику Переплюйкину — как у профессионалов, — не хочешь?..
«А кто не хочет кормить свою армию — будет кормить чужую!» — заметил как-то один специалист по военным вопросам. Наполеон его фамилия. Говорят, кое-что соображал, и не только по военной части. Да что Наполеон! Когда читаешь не конъюнктурные поделки, а честные размышления о минувшем простых солдат — наших современников, — невольно задумываешься и вкрадывается абсолютно немодная и неприемлемая нынче мысль: а ведь Сталин-то… не дурак был…
Из личного архива Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации А. В. Белякова:
«В начале марта 1962 года я со своей женой Ольгой Павловной отдыхал в подмосковном санатории «Архангельское». Это один из красивейших уголков средней России, бывшее родовое именье князя Б. Н. Юсупова. Накануне венского праздника отправились мы из санатория навестить моего старого друга и сослуживца Николая Михайловича Хлебникова. Поехали мы к нему на квартиру на Садово-Кудринскую. Здесь мне и довелось поближе познакомиться с Вороновым и Юдиным.
Супруга Хлебникова, Мария Акимовна, хлопотала у стола, когда в квартиру ввалился Николай Николаевич Воронов — главный маршал артиллерии. Высокий, статный, с коротко постриженными седеющими волосами, он высоко держал свою голову на прямых плечах. На вид ему было лет 65, но в его манере держаться и в какой-то особой неоскорбительной почтительности к собеседникам проглядывалось еще столько задора и молодости, что до коммунизма — так всем нам казалось — он доживет обязательно. Его сопровождала очаровательная брюнетка Нина Сергеевна — жена и верная подруга.
Николай Николаевич привез Хлебникову подарок — прекрасный немецкий двуствольный штуцер калибра 9 мм, а к нему пачку патронов.
— Я слышал, Николай Михайлович, что вам через четыре года будет семьдесят лет, — сказал Воронов. — Вот я и думаю, что за это время вы из этого штуцера убьете не одного лося и не одного кабана. Только бейте наверняка. Второй патрон для страховки, а то кабанчик так может вас пырнуть, что и потрохов не соберете. Я вот недавно сам прыгал от кабана в Завидове…
Любуясь стройной фигурой Воронова, которому так ладно шел штатский костюм, я сказал:
— Завидую вашему росту, Николай Николаевич!
— Как же — 186 сантиметров, а у вас? — спросил он.
— У меня 178.
— Ну вот, видите, разница невелика. Всего 8 сантиметров, — засмеялся он.
В передней снова раздался звонок, и в дверях показались плотная, приземистая фигура Павла Федоровича Юдина и его дражайшая половина — Клавдия Ивановна. С Хлебниковыми они подружились в Китае несколько лет назад. Павел Федорович был там нашим послом почти шесть лет, а Хлебников — военным советником. Вместе работали и вместе отдыхали, ездили на охоту и на рыбную ловлю на «косу Хлебникова». Вернувшись из Китая, Павел Федорович отошел от дипломатической работы.
За столом Хлебников стал представлять гостям и меня — как своего старого боевого товарища.
— Я был в дивизии Чапаева командиром 74-го артдивизиона, а вот Саша, — говорил Хлебников, показывая на меня, — в это время был адъютантом соседнего 75-го артдивизиона той же дивизии. Мы с ним вместе брали Бугуруслан, Белебей и город Уфу, вместе участвовали в боях против Колчака и отражали известную «психическую» атаку. Но Саша нам, артиллеристам, изменил и после окончания гражданской войны подался в авиацию.