Хроники Арли. Книга 1. Где я?
Шрифт:
Может быть, что-то подобное испытывают люди, пережившие несчастную первую любовь. Помните? Ты ещё безоглядно любишь, в муках кричишь: вот он я! На, бери! Все отдам! Забирай! А перед тобой внезапно закрывают дверь. Не нужны человеку твои чувства и твое истекающее кровью сердце. Совсем не нужны, но ты-то этого не понимаешь, ты – любишь! И не доходит до тебя, что на самом деле, возможно, ты любишь совсем не человека, а это свое чувство. Наслаждаешься, упиваешься им, пьешь и не можешь напиться.
Но пролетают месяц, полгода, год, и чувства проходят. Ты идешь мимо и мучительно пытаешься вспомнить, почему ты едва не сошёл с ума, хотя с виду-то
Я сидел в своём отнорке, на том же месте, где очнулся в первый раз. Мыслей не было, я тупо разглядывал стену перед собой. Иногда казалось, что зеленоватое свечение начинает пульсировать в такт сердцебиению, но спустя какое-то время ощущение проходило. У меня затекла спина, каменная крошка впивалась в кожу, и холод пробирал до костей, но меня настолько занимали мысли о происходящем, что остальное казалось мелочью.
Сколько времени прошло с тех пор, как я встретил Трока? Это тот самый мужик, который периодически чешет об меня свои кулаки. А что поделаешь? Со своим ростом я почти ни разу так и не смог собрать свою норму улиток, а, следовательно, и с едой у меня были проблемы. Правда, в последний раз ему за это досталось. Я вздохнул: желудок опять настойчиво напоминал о пропущенном приёме пищи, но к чувству голода я уже привык, голод – это уже мое нормальное состояние в этих местах.
Сложно вести отсчёт времени, когда для тебя нет разницы: день на дворе, ночь или раннее утро. Там, где мне суждено было вторично появиться на свет – прямо, каламбур получился, – всегда царила тьма. Все мои попытки отмечать время разбивались об отсутствие возможности его измерить. Даже элементарная смена дня и ночи оказалась для меня недоступна. Но что-то надо было придумать, потому что я понимал: все, что удерживает разум в не моем теле – это призрачная надежда. Неважно, на что я рассчитывал, память услужливо вычеркивала каждый прожитый день, оставляя нетронутой мысль, что нужно подождать. Чего? Не имеет значения. Просто подождать, и будет все по-другому.
Все равно я старался отмечать дни, хотя бы на глаз отмеряя время. Каждая черточка на стене, накарябанная моей рукой, что-то отнимала от моей жизни. Как будто резала саму ее суть. Но если бы этих черточек не было, разуму не за что было цепляться, нечего отмерять. Я скреб стену, выдавливая из надежды еще один день, и истово верил, что ещё чуть-чуть. Осталось немного.
Как я считал дни? Не знаю. Возможно, я рисовал две за день или не подходил к стене ни разу, падая от усталости в двух шагах от сделанного из более-менее чистого тряпья ложа. Иногда отметина появлялась на стене после сна, или я бросался к календарю в ужасе, понимая, что вот уже несколько дней, как мне казалось, не отметил его ни разу.
Эти черточки держали на плаву мой слабеющий разум, а каждый прожитый день все больше погружал в пучину беспамятства. Иногда я ловил себя на мысли, что подолгу замираю среди камней и могу так стоять очень долго. Мне кажется, что я жду чего-то. Тридцать чертовых черточек скребли по моей душе ледяными когтями, а я не знал, сколько еще смогу нарисовать на стене.
Впрочем, когда меня оставляли в покое, я не всегда пребывал в отупении и сидел, уткнувшись в стену лицом. Иногда ясность мысли возвращалась, заставляя анализировать происходящее и требуя от меня активных действий.
Я неоднократно раздумывал над тем случаем, который возвестил об окончании моей прежней жизни. Бывают моменты, когда понимаешь, что произошло нечто необратимое, поворота обратно можно не ждать. Мои планы на ближайшее время, мои обиды и стремления – все, что составляет жизнь обычного человека, пошло под откос. Был Александр Гроцин, да и весь вышел.
А потом мне стало не до размышлений. Да и какие тут могут быть размышления, если человек, которого я увидел, выглядел точь-в-точь, как и я: бесформенная юбка, накидка с прорехами и веревка на поясе с измочаленными краями. Какой из него профессиональный похититель?
Его облик настолько отличался от того, что я ожидал увидеть, что мне не удалось сдержаться.
– Мужик, ты кто?! – выпалил я, и тут меня накрыло по-настоящему. Потому что это был не мой голос…
Вы знаете, бывают такие моменты, когда хочется честно сказать самому себе что-то вроде «лучше бы ты умер, приятель»! Кому от этого было бы лучше, конечно, еще вопрос. Это сейчас тебе плохо, жизнь подстроила очередную подлянку, и кажется, что все ополчилось против тебя. Но ситуация может поменяться кардинально – вот ты опять на коне и уже жалеешь о своих словах, сказанных в минуту слабости. Впрочем, в последнее время мне было не до сожалений.
Да и с мыслями у меня, если честно, было не очень. Остались только желания. Причем, самые что ни на есть простые: поесть, поспать и чтобы оставили в покое. К сожалению, все три относились к разряду неосуществимых. В принципе. Ах, да, забыл, ещё меня жутко донимал холод.
Впрочем, обо всем по порядку. Ведь для начала, как порядочному человеку, мне следовало представиться. Да, как порядочному человеку… Звучит, конечно, двусмысленно. Особенно теперь. Почему, спросите вы? Потому что у меня нет ответа на этот вопрос. Я не знаю, кто я. Я не представляю, где я. И уже порядком сомневаюсь, человек ли. И только в одном я уверен: я это не я.
Мои невеселые мысли прервал звук шагов, гулко разносящийся по узкому коридору. Я испуганно вжался в кучу каменных обломков, которых в этом месте было превеликое множество, но сразу же сердито встрепенулся – это не моя реакция!
Можно ли за тридцать дней сломать человека? Наверное, можно и за три часа, но мне выпало именно «дней». Бить здесь любили. Мне доставалось за все: не понравилось, как посмотрел, – получи, не принес, сколько нужно, – огреб сразу вдвойне, чешешься долго – ещё на тебе. Неповиновение каралось мгновенно, так что мысли о мести мне пришлось запрятать в самый дальний свой уголок. Дошло до того, что я стал вздрагивать даже от взгляда.
Череда дней слилась в один, так что иногда я с трудом понимал, как звучит мое прежнее имя. Сломался ли я? Наверное, и да и нет. Да, потому что всю мою «борзость» выбили из меня в первые дни. Нет, потому что неожиданно для себя самого я держался, даже уже не за месть, за себя самого, за свой костяк, за то, чем я был и хотел стать. Да, бабки, квартиры, машины, которыми мы хвалились друг перед другом, – это все важно. Но сейчас понял я также и то, что несмотря на все это, уступал место старшим, готов был вступиться за незнакомую девушку, перевести пресловутую бабушку через дорогу. Как-то раз мой отец назвал все это «оставаться человеком» – слова, которые я запомнил надолго. Вот это меня держало. А также дикое желание при первой же возможности отсюда бежать.