Хроники Кадуола
Шрифт:
Уже вечерело; они возвращались по Приречной дороге. Бодвин Вук остановился и задумался: «Я хотел бы покончить с этим делом уже сейчас, не откладывая — но становится поздно, всем этим можно заняться и завтра. Завтра в полдень, скажем. Я отдам соответствующие указания после ужина».
Они поужинали в апартаментах Бодвина Вука. Глоуэн рассказал директору о своем разговоре с Флоресте: «Как всегда, я ушел от него с легким головокружением. Когда я спросил его о другом имени Симонетты — я имел в виду мадам Зигони с планеты Розалия — Флоресте чрезвычайно встревожился. Он никак не мог понять, кто посмел выболтать мне такую важную тайну. Несомненно, он знает ее
Опять же — он согласился сообщить мне, что случилось с Шардом, но только в виде записи, которую я смогу прочесть после его казни. Я пытался выяснить причину такой задержки, но Флоресте как воды в рот набрал. Я в замешательстве! Зачем он тянет время?»
«Не вижу причин для замешательства, — заметил Бодвин Вук. — За один день можно наломать много дров. Что-то должно произойти».
«По-видимому, так оно и есть, — согласился Глоуэн. — К стыду своему, я об этом не подумал. Для Флоресте такая задержка уже не имеет значения — значит, она имеет значение для кого-то другого. Для кого?»
«Будем внимательно наблюдать за событиями и приготовимся ко всему».
6
На следующее утро, за два часа до полудня, Глоуэн уже явился в тюрьму и обнаружил, что Флоресте совещается со Скелланой Лаверти. Ни тот, ни другая не обрадовались приходу Глоуэна.
Флоресте указал рукой на дверь: «Разве ты не видишь, что я занят? Скеллане нужно обсудить со мной важные дела».
«Где информация, которую вы мне обещали?» — спросил Глоуэн.
«Она еще не готова. Зайди попозже!»
«Осталось очень мало времени. «Попозже» может оказаться слишком поздно».
«Ты мне это говоришь? У тебя нет никакого такта! Я только об этом и думаю».
Глоуэн обратился к Скеллане: «Пожалуйста, не отвлекайте его. Если Флоресте не сделает то, что обещал, вы не увидите его денег. Я буду путешествовать по Ойкумене на новой космической яхте, и не видать вам нового Орфеума, как собственных ушей».
«Как ты смеешь так выражаться! — страстно возмутилась Скеллана. — Я просто шокирована!» Она повернулась к Флоресте: «Похоже на то, что нам придется прервать нашу приятную беседу — а я так надеялась, что она вас хоть немного утешит!»
«Увы, с судьбой не поспоришь, дорогая моя! Я вынужден выполнить требование угрюмого отпрыска клана Клаттоков и открыть ему все мои тайны. Глоуэн, приходи позже! Я еще не готов. Скеллана, прошу меня извинить».
Скеллана Лаверти гневно повернулась к Глоуэну: «Как тебе не стыдно оскорблять и запугивать бедного Флоресте в последние часы его жизни! Он нуждается в понимании, в утешении!»
«В случае Флоресте единственное утешение — время, — ответил Глоуэн. — Уже через тридцать лет его преступления забудут, и каждый будет думать о нем, как о невинно убиенном мученике, погибшем во имя искусства. Забавно, не правда ли? Если бы Флоресте был уверен, что это позволит ему остаться на свободе или хотя бы сэкономить сотню сольдо, он сию же минуту перерезал бы вам глотку».
Скеллана обратилась к Флоресте: «Как вы можете выносить столь чудовищные оскорбления? Почему вы не протестуете?»
«Потому что, дорогая моя, это чистая правда. Искусство — прежде всего и превыше всего! В данном случае, мое искусство. Я — торжествующая колесница, несущая человечеству через пространство и время драгоценный, хрупкий, неповторимый дар! Все, что препятствует моему продвижению, моему существованию, моей прихоти — или возможности распорядиться деньгами на счету в Мирцейском банке так, как я этого хочу — должно уступить дорогу или превратиться в прах под моими грохочущими колесами! Ars gratia artis, [28] как любил повторять поэт Наварт. Только так, и никак иначе!»
28
«Искусство ради искусства» (лат.)
«О, Флоресте, я никогда не поверю, что вы верите в то, что говорите!»
Глоуэн подошел к двери и открыл ее: «Пойдемте, Скеллана, нам пора».
Скеллана Лаверти в последний раз обернулась к Флоресте: «По меньшей мере, мне удалось восстановить присущую вам бодрость духа!»
«Удалось, моя дорогая! Благодаря вам ничто не омрачит мой последний день».
7
В полдень Бодвин Вук вошел в свой кабинет. Ни на кого не глядя, он промаршировал к черному кожаному креслу с высокой спинкой и уселся. Наконец он соблаговолил обозреть присутствующих: «Все собрались? Керди, Друзилла и Арлес явились. Присутствуют Глоуэн, Айзель Лаверти, Рун Оффо и лейтенант Ларк Диффин из ополчения. Кого еще нет? Намура? Рун, где Намур?»
«Намур ведет себя капризно, — ответил Рун Оффо. — Он заявил, что слишком занят, чтобы участвовать в совещании. Пришлось послать двух сержантов в парадной форме, чтобы его привели. Если не ошибаюсь, они уже здесь».
Дверь открылась, и в кабинет зашел Намур.
«А, Намур! — воскликнул Бодвин Вук. — Рад, что в конечном счете вы смогли уделить нам свое драгоценное время! Вероятно, вы сможете подтвердить или разъяснить некоторые детали нашего расследования».
«Какого такого расследования? — без всякого дружелюбия осведомился Намур. — Гораздо вероятнее, что я не смогу предоставить вам никаких сведений, в каковом случае предпочел бы немедленно откланяться — сегодня я очень занят».
«Полно, полно, Намур! Вы скромничаете! По всеобщему убеждению, вы всех видите насквозь и все про всех знаете».
«Это не так! Я интересуюсь только своими собственными делами».
Бодвин Вук огорченно развел руками: «Сегодня вам придется поступиться своими интересами во имя интересов отдела B, которому, согласно Хартии Заповедника, должны оказывать всяческое содействие все служащие управления».
Намур улыбнулся — холодно и саркастически: «Меня вынудили явиться на допрос — по меньшей мере не ожидайте от меня подхалимского энтузиазма. Надеюсь, что вы позволите мне удалиться, когда в моем содействии больше не будет необходимости».
«Разумеется!» — великодушно пообещал Бодвин Вук. Поразмышляв несколько секунд, он жестом подозвал Руна Оффо и Айзеля Лаверти. Те подошли к столу. Все трое посовещались неразборчивым полушепотом, после чего «боров» и «хорек» вернулись на свои места.
Бодвин Вук прокашлялся: «Сегодня мы возвращаемся к чрезвычайно неприятному делу, о котором многие из нас постарались уже забыть. Мы делаем это по вполне основательным причинам, с чем согласится даже Намур, когда он меня выслушает. Я говорю об отвратительном изнасиловании и убийстве Сесили Ведер, совершенном во время Парильи несколько лет тому назад.