Хроники Кадуола
Шрифт:
Дензель Аттабус неподвижно воззрился на Мэйвила холодными голубыми глазами: «Не могу поверить своим ушам! Вы, кажется, угрожаете мне насилием?»
Роби Мэйвил церемонно прокашлялся: «Разумеется, нет! Тем не менее, действительностью невозможно пренебрегать, даже если вы — достопочтенный Дензель Аттабус».
«Не вам говорить о действительности. Каткар меня не надувал и не обкрадывал. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы окончательно решить этот вопрос к моему полному удовлетворению». Дензель Аттабус слегка поклонился Тампу и Фаргангеру, после чего покинул террасу, не удостоив Мэйвила даже кивком.
Роби Мэйвил снова размяк на стуле, как остановившаяся заводная
Наконец Мэйвил поднял голову и выпрямился: «Ничто не вечно. Похоже на то, что наконец настало время перемен».
По некотором размышлении Тамп заметил: «Рожденный ползать летать не может».
Роби Мэйвил угрюмо кивнул: «Таков урок, извлеченный многими. Никому из них, однако, он не пошел на пользу».
Ни выражение лица Тампа, ни положение головы Фаргангера не изменились; наблюдая за ними, никто не смог бы догадаться, о чем они думают.
2
За два дня до посещения Стромы Эгон Тамм связался со смотрителем Боллиндером. Сообщив о своих планах, консерватор попросил подготовить по такому случаю зал для проведения совещаний. Смотритель Боллиндер обещал выполнить эту просьбу.
В назначенный день, примерно в три часа пополудни, у воздушного вокзала Стромы приземлился автолет Эгона Тамма — темноволосого человека плотного телосложения с непринужденными манерами и настолько обыденной внешностью, что его присутствие иногда переставали замечать. Он приехал в сопровождении Бодвина Вука, Шарда Клаттока и Глоуэна Клаттока, представлявших отдел B (бюро расследований), а также Хильвы Оффо, председательницы Верховного суда управления Заповедника на станции Араминта, и своей дочери Уэйнесс.
Навстречу из Стромы поднялись три смотрителя Заповедника, несколько других видных представителей местной общины, группа студентов и небольшая толпа обывателей, которым просто больше нечего было делать. Они ждали на обочине у дороги, ведущей в городок по краю утеса, в черных плащах с капюшонами, вздувавшихся и хлопавших на ветру. Как только Эгон Тамм приблизился, долговязый рыжебородый молодой человек выбежал и преградил ему путь. Консерватор вежливо остановился, а молодой человек спросил, перекрикивая ветер: «Зачем вы приехали?»
«Чтобы обратиться к населению Стромы».
«В таком случае вы должны сказать правду! Правда — как поручень на краю обрыва; в Строме уже не на что опереться, все перемешалось, все вверх дном! Мы хотели бы услышать обнадеживающие новости — не могли бы вы намекнуть, о чем вы будете говорить?»
Эгон Тамм рассмеялся: «Об этом скоро все узнают, а до тех пор рекомендую проявить терпение».
Ветер бушевал, и рыжебородый юноша снова повысил голос: «Но какие вести вы привезли, хорошие или плохие?»
«Ни то ни другое, — ответил Эгон Тамм. — Я скажу вам правду».
«А! — безутешно воскликнул молодой человек. — Хуже ничего не может быть!» Он уступил дорогу, и Эгон Тамм с сопровождавшей его делегацией продолжили спуск по краю утеса.
До выступления консерватора оставался час; приехавшие собрались в таверне «Приют астронавта». Бодвин Вук, Шард и Глоуэн вышли на террасу, Эгон Тамм и Хильва Оффо остались в пивной. Уэйнесс встретила старых приятелей и пригласила их к себе домой — туда, где она жила до переезда на станцию Араминта. Она сообщила о своих планах отцу; Эгон Тамм пытался возражать: «Минут через двадцать все соберутся в конференц-зале».
«Никаких проблем! Мы включим экран и послушаем тебя по телефону».
«Как хотите».
Покинув таверну, Уэйнесс поднялась на второй ярус и быстро, почти вприпрыжку, направилась на восток. Уже через пару минут она увидела впереди высокий зеленый дом с криволинейным фасадом — дом, где Уэйнесс провела первые годы жизни. В детстве она считала его единственным в своем роде, самым лучшим домом во всей Строме; его цвет и особенности казались ей тогда преисполненными значением. На самом деле все дома в Строме были похожи — высокие, узкие, опирающиеся один на другой, с одинаковыми группами высоких узких окон и островерхими крышами; отличались они только мрачноватой расцветкой — темно-синей, каштановой, темно-коричневой, пепельно-серой, черной или темно-зеленой, с архитектурными деталями, подчеркнутыми белыми, голубыми или ярко-красными контурами.
Дом родителей Уэйнесс, темно-зеленый с белыми и голубыми наличниками окон и дверей, находился на восточном конце второго яруса — в престижном районе, с точки зрения никогда не забывавших о статусе жителей Стромы.
Уэйнесс росла девочкой тоненькой, маленькой, задумчивой и замкнутой. Темные кудри и бледно-оливковую кожу она унаследовала от одной из прабабушек, уроженки Кантабрийских гор на Древней Земле. Черты лица ее были настолько правильными, что казались непримечательными, пока наблюдатель не обнаруживал, приглядевшись, деликатные контуры короткого прямого носа, скул и подбородка, а также широкий улыбчивый рот. Отзывчивый и дружелюбный ребенок, Уэйнесс никогда не была чрезмерно общительной или задиристой. Любопытство, граничившее с восхищением, и всевозможные размышления постоянно занимали ее голову — настолько, что она предпочитала сторониться компании сверстников, а в наиболее традиционно настроенных семьях Стромы ее считали чудаковатой и не слишком жаловали. Иногда она чувствовала себя немножко одинокой и всеми забытой, стремясь к чему-то далекому и недостижимому, к чему-то, что она сама не могла точно определить; со временем, однако, мальчики начали замечать, что Уэйнесс Тамм очень хорошо выглядит, и странные печальные настроения стали посещать ее гораздо реже.
В те годы в Строме было мало разногласий и политических конфликтов; даже если споры возникали, они почти всегда ограничивались беззаботными перепалками и философскими дебатами в кругу друзей, встречавшихся в гостиных. Огромному большинству местных жителей существование казалось устоявшимся, не нуждающимся в изменениях и по большей части благополучным; только несколько человек принимали иконоборческие социальные теории близко к сердцу, и эти люди образовали ядро «партии жизни, мира и освобождения» (сокращенно — «ЖМО», в связи с чем их в шутку прозвали «жмотами»).
В детстве Уэйнесс не интересовалась политикой; в конце концов, доктрина Заповедника оставалась основным и непреложным фактом жизни — разве все они не жили на планете Кадуол, где каждый подчинялся положениям Великой Хартии? Ее отец, Эгон Тамм, был убежденным консервационистом, хотя и не любил выражать свои взгляды громогласно; ему не нравилась полемика, и он уклонялся от участия в сопровождавшихся ударами кулаков по столу шумных перебранках, постепенно начинавших омрачать атмосферу Стромы и восстанавливать друг против друга хороших знакомых. Когда настала пора назначить нового консерватора, в качестве компромисса выбрали Эгона Тамма, человека умеренного, разумного и внешне ничем не напоминавшего активистов какой-либо фракции.