Хроники неприкаянных душ
Шрифт:
— А если заглянуть поглубже в прошлое, например в XVI век?
— Можно вспомнить Эдгара Кантуэлла. Он несколько раз превращался из католика в протестанта и наоборот. Правда, этим ему удалось избежать Тауэра и спасти голову.
— Нет, ты найди какой-нибудь грех пострашнее.
— Хм… Был у Эдгара Кантуэлла брат Уильям. Где-то висит его небольшой портрет. Юноша случайно убил отца, Томаса Кантуэлла. В большом зале на южной стене есть его большой портрет. Где он верхом…
— Я
— Он сделал с собой это. — Лорд Кантуэлл выразительно провел ребром ладони по горлу. — Во всяком случае, таково семейное предание.
— Когда это случилось? В каком году?
— Ну я, конечно, не помню, но можно посмотреть дату на его надгробии.
Уилл и Изабелла переглянулись.
— Он похоронен на семейном кладбище? — спросила она.
— Да.
— У вас есть семейное кладбище? — удивился Уилл.
— Пошли! — крикнула Изабелла, направляясь к двери.
Лорд Кантуэлл покачал головой и, усевшись в кресло, принялся читать газету.
Кладбище Кантуэллов находилось на лесной просеке в дальнем конце усадьбы. Старик лорд посещал могилу жены редко — это причиняло ему страдания. Изабелла иногда заходила ясным летним утром, когда место не казалось столь мрачным. На кладбище никто не бывал уже несколько недель, и оно заросло высокой травой. Большинство надгробий покрывали осенние вьюны.
Могил на участке, небольшом для деревенского кладбища и огромном для семейного, было свыше восьмидесяти. Причем последнее прибежище здесь нашли не все Кантуэллы — многие пали на полях сражений и там же их похоронили.
По дороге Изабелла рассказала Уиллу, как трудно было убедить местный совет дать разрешение дедушке похоронить здесь жену.
— Это запрещено «Нормами обеспечения здоровья и безопасности»! — раздраженно бросила она. — Значит, с традициями теперь не считаются?
— А мне идея семейного кладбища нравится, — заметил Уилл.
Изабелла улыбнулась.
— Для себя я уже место выбрала. Вон под той старой липой.
— Прекрасное место, — одобрил Уилл. — Но не торопись.
— Это от меня не зависит. Теперь мы знаем, что все предопределено. Ладно, где же наш грешник?
Надгробие Уильяма Кантуэлла оказалось одним из самых маленьких на кладбище и почти полностью заросло. Так что найти его было не просто. На плите значились лишь имя и год: 1527-й.
— Примостился рядом с сыном, совершившим тяжкий грех, — вздохнул Уилл. — Я полагаю, нам понадобится лопата.
Изабелла вернулась из сарая с двумя лопатами, и они принялись за дело.
— Я никогда не копала могилу, — усмехнулась она.
— А я копал. — Действительно,
Уилл, сняв пиджак, копал, а Изабелла отгребала землю на соседнюю могилу. Работа спорилась, и примерно через час, когда яма показалась им достаточно глубокой, Изабелла спрыгнула вниз. Под ее ногами что-то звякнуло. Она разгребла землю.
— Боже, Уилл. Мы, кажется, нашли.
Это был потускневший медный ларец — довольно большой, примерно двадцать пять на тридцать сантиметров, — под которым виднелась сгнившая крышка гроба.
Изабелла протянула ларец Уиллу. Вблизи он оказался изящным старинным изделием с просматривающейся сквозь зеленую патину великолепной гравировкой и закругленными ножками. Крышка была залеплена твердым красным веществом.
Уилл отковырнул кусочек.
— Это воск.
— Надеюсь, ребята хорошо постарались и вода туда не попала, — произнесла Изабелла.
Они нашли в себе силы сдержать нетерпение и забросать могилу землей. Затем вернулись домой, прошли в кухню, где Изабелла аккуратно счистила ножом воск и с трепетом приподняла крышку, как ребенок, открывающий утром первый рождественский подарок.
Там лежали три пергаментных листа. В пятнах медной зелени, но сухие.
— Уилл, — прошептала Изабелла, — это же последние страницы послания Феликса.
Они сели за кухонный стол. Уилл уговорил ее переводить. И она медленно начала:
«На девятый день января года от Рождения нашего Господа 1297-го пришел конец библиотеке и Ордену Имен. На писцов, их тогда было у нас больше сотни, нашла какая-то напасть. Они все вдруг, единым духом, потеряли свое извечное усердие в писании. Выразить словами, что с ними сталось, писцы не могли, ибо лишены были дара речи. И был прежде знак, до того дня, предвещавший беду: когда один из них неведомо почему согрешил тяжко перед Господом, лишив себя жизни. Он вдруг всадил себе в глаз гусиное перо. Глубоко, до самого мозга.
Призванный в библиотеку в тот горький день, я стал свидетелем зрелища, от которого и по сей день при воспоминании стынет кровь в жилах. Писцы, эти рыжие зеленоглазые старики, мужчины и мальчики, все до одного единым духом жестоко наложили на себя руки, пронзив перьями глаза, подобно тому как сделал это раньше их собрат. На столах перед каждым остался последний написанный лист с одной и той же единственной строкой: „9 февраля, 2027. Finis Dierum“. Их труд был завершен. Им не нужно было больше писать имена. Они достигли конца света.