Хроники незабытых дней
Шрифт:
В общем, совместили приятное с полезным.
Это был наш звёздный час, мы купались в лучах славы и, вернувшись в гостиницу твёрдо решили сменить профессию и стать эстрадными артистами.
В этот приезд спали спокойно, кондиционеры отключались реже, но отель явно приходил в упадок.
Бассейн вообще превратился в лужайку, где под слоем плавающего дёрна, кто-то постоянно боролся за жизнь.
Кусты и деревья, окружавшие гостиницу, настолько разрослись, что даже днём в номерах было темно. В густой листве тоже кто-то обитал, во всяком случае, там беспрерывно хрустели, пищали и чавкали.
Однажды ночью я вышел на балкон
На обратном пути, останавливались в Ибадане и Абеокуте, Боря встречался там со своими коллегами — нигерийскими журналистами и американцем-антропологом из «Корпуса мира», у которого я выиграл на спор бутылку пива. Как-нибудь при случае расскажу эту историю. На вопрос, кто этот американец, Боря небрежно ответил — ЦРУшник. У него вообще трудно было понять, когда он шутит, а когда серьёзен.
В Лагосе оставшиеся полдня провёл с Николаем.
Успели искупаться в океане, где на пляже я ухитрился сесть на здоровую мазутную лепёшку, присыпанную песком. С трудом отмылся, но так пропах бензином, что Ирина в Москве поинтересовалась, не в цистерне ли меня везли через границу.
Настало время прощаться с Африкой. В аэропорт отвозил Николай, который намеривался забрать диппочту, ожидавшуюся с этим рейсом из Москвы. Самолёт серьёзно задерживался, и до отлёта мы коротали время в баре. Наконец объявили посадку и, взяв у Николая бутылку виски для Миши, я направился к самолёту. Однако, командировка, начавшаяся с неприятности, скандалом и окончилась.
Растрёпанная, нетрезвая бортпроводница ввела меня в первый полутёмный салон и буквально втиснула на единственное свободное место между двумя африканцами. Вокруг плотными рядами сидели чёрные дяди в белоснежных чалмах и халатах. Они перебирали чётки и в разнобой что-то бормотали. Лиц в темное не было видно, казалось, что самолёт набит людьми-невидимками, а чалмы просто парили в воздухе. Это были мусульмане, летевшие на хадж в Мекку. Я знал, что они сойдут в Триполи, но сидеть в темноте и духоте с басурманами не хотелось. Встав, забрал сумку и перешёл в следующий салон, где было прохладно и абсолютно пусто. Неожиданно появилась разъярённая стюардесса и потребовала немедленно вернуться обратно. Я наотрез отказался, и завязалась перепалка. На помощь ей поспешил кто-то из команды, судя по активной жестикуляции тоже хорошо принявший на грудь. Не добившись своего они ушли, но вернулись с подкреплением. На этот раз атакующих возглавил сам командир. Он был трезв, но чрезвычайно агрессивен и потребовал паспорт. Я никогда не славился ангельским долготерпением, и, ухватив его за лацканы мундира, прошипел в ухо: — Я топаю пешком из Ботсваны с чужими документами. Тебе какой паспорт, габонский? Неприятель отступил и меня на время оставили в покое. Однако самолёт не взлетал, и вскоре в салоне появилась целая делегация. Впереди печатал шаг Николай, за ним следовала команда. По этому случаю в салоне даже включили свет. — Этотё — грозно спросил Николай. — Этот, этот, — радостно заголосили аэрофлотовцы. — Этот пусть сидит, — бросил Николай, развернулся и пошёл к выходу.
Едва самолёт взлетел, в проходе появился стюард, неся на подносе бутылку коньяка и лимон. Вид у него был заискивающий. За коньяком наконец-то объяснилась непонятная агрессивность экипажа.
Одна из палестинских группировок,
Ливийцы привели собак, выгрузили багаж и обнаружили, что в одном чемодане что-то тикало. Самолёт продолжал рейс, и чем всё кончилось неизвестно. В общем, полёт шёл на нервах, и до Лагоса экипаж трясся от страха. В аэропорту, конечно, расслабились, а тут и я появился со своими претензиями. Почувствовав свою вину, я пошёл извиняться к лётчикам.
Засыпая над Сахарой, подумал, что-то нервная стала жизнь. Второй раз из-за моей персоны задерживают авиарейс. Впервые такое случилось в Ташкенте.
Кстати, оттуда я привёз прекрасный нож.
Любовь к ножам родилась в Йошкар-Оле, когда я, ещё подросток, выиграл в орлянку у дворового авторитета по кличке Вица-мариец самодельную финку. Меня загипнотизировал блеск полированного лезвия и яркая наборная ручка. Платить Вице было нечем, и нож был поставлен на кон. Пришлось отдать. Вскоре, после драки с «вокзальными», финку изъяла милиция, слава Богу, я не успел пустить её в дело. Затем были другие финки, но запомнилась первая.
Сейчас в томилинском доме хранятся три любимых ножа, два из Индии висят на стене, третий из Узбекистана — в работе на кухне. Каждый из них, как курительные трубки И. Эренбурга, имеет свою историю.
Тогда в ташкентский аэропорт меня привёз член ЦК Узбекистана, руководитель филиала нашего Агентства. Он с помпой доставил меня на «Волге» прямо к трапу, трижды картинно облобызал и произнёс речь, в которой из-за его проблем с русским языком, я отчётливо разобрал только «товарищ Брежнев» и «партия».
Неловко было смотреть на экипаж самолёта, который, выстроившись на трапе, уныло ожидал окончания митинга.
Его подарок — великолепной стали узбекский нож, стал любимым кухонным орудием Ирины. За минувшие десятилетия лезвие сточилось до размеров скальпеля, однако впечатанный в клинок золотой полумесяц в окружении трёх звёзд виден отчётливо.
Второй нож — непальский «кукри», я приобрёл в священном для индуистов Ришикеше, расположенном в верховьях Ганга. Эту историю в двух словах не передашь и лучше здесь её не комкать.
Третий клинок кирпан, вместе со стальным браслетом «кора» вручил мне древний сикх с пенно-белой кружевной бородой в гурдваре Старого Дели. С тех пор я не снимаю браслет, который не раз выручал меня в сложных ситуациях, хотя и проблем принёс не мало, а кирпан в деревянных, окантованных медью ножнах, висит на стене в спальне. По утрам, если не забываю, мысленно говорю ему «сат шри акаль», что с панджаби можно перевести как «истина превыше всего». Так приветствуют друг друга сикхи-ниханги, последние донкихоты Индии.
Москва, как обычно встретила суровыми пограничниками, позёмкой и грязным снегом. Добирался до дома часа три, за это время можно было до Вены долететь. Только расцеловался с Ириной и поговорил по телефону с родителями, понеслись звонки. Первый, конечно от Володи Т. с ценными указаниями, как писать наш отчёт, второй от Миши — «контора» ждёт бумагу, желательно без моих выводов и псевдоанализа, только факты и поскорее. Позвонили и сотрудники, плачущими голосами сообщили, что наш отдел пытаются выпихнуть из центрального здания на Бронной куда-то за Тушино, надо бороться. Не обошли заботой и партийные товарищи, наказали готовиться к заседанию партбюро. Я сел в кресло и задумался. Достали. Мучительно захотелось туда, где много неба и солнца.