Хроники Порубежья
Шрифт:
Митька усмехнулся. Не в первый раз проявлял Иван чисто пролетарскую слабость к интеллигентным женщинам. — Да, Иваныч, мы-то с Санькой ладно, а вот ты попал.
— Это как же попал?
— Тут ведь интеллигентную женщину не легче найти, чем самолет.
— Опа, — озадачился Иван. — А ведь верно. Как же они без них обходятся? Да нет, слушай, так не бывает. Должны же у них быть там школы всякие. Учреждения высшего и среднего образования. Ну, эта, древнеславянская Сорбонна какая-нибудь. Черт, — видно было что затронутая тема была принята натуральным кузнецом близко к сердцу. — Да хоть ясли, на худой конец. Надо у Саньки спросить, он должен
Но Саня продолжал лежать, не открывая глаз. Зато из-за Митькиной спины, словно солнце над курганом, поднялась растрепанная голова Даши. Девушка потерла кулаком заспанное лицо и раздраженно пробормотала. — Да оставь ты его в покое, дядя Ваня. Дай человеку поспать. Да и мне заодно.
— А ты что же не человек? — котом впушился в неё Иван, который не упускал случая поспорить, было бы о чем, с умным собеседником.
— Человек, человек, — Даша поднялась, опершись на Митькино плечо, посматривая вокруг быстрыми карими глазами, повязала голову платком и пошла в лес.
Митька вскинулся было следом, но услышав резкое: — Не ходи за мной, — снова опустился на землю.
Тебе эта барышня не надоела? — глядя в спину уходящей Даше, с присущей ему солдатской прямотой спросил Митьку Иван Ермощенко, натуральный кузнец.
— Завидуем, дядя Ваня?
Иван, словно пойманный на чем-то предосудительном, заволновался и, чтоб занять руки, торопливо растянул перед собой потрепанноё черное пальто, распоротое на спине молодецким, но к счастью, не точным ударом секиры, и, глянув его на просвет, вздохнул. Ни иголки, ни нитки у него не было.
Иван вздохнул еще раз, наморщил лоб и сказал. — Я не завидую. Мне смотреть на тебя жалко. Высох, почернел, как пень еловый.
— Высох? — Митька пожал широкими плечами.
Иван чувствовал, что говорит что-то не то, но, как это часто бывало в его не простой судьбе, остановиться уже не мог. — Димитрий, в таком состоянии ты не более чем пушечное мясо, пища для ворон. Пища, конечно, малокалорийная, но могу привести пример.
— Да не надо, — очевидно Митька знал, о каком примере идет речь, и напоминание это было ему неприятно. Но Ивана остановить было трудно, практически невозможно.
— А я приведу. Вчера, во время ужасной сечи, когда стрелы сыпались дождем, а кровь лилась рекой, ты о чем задумался? То есть, не просто так задумался, а вообще, отключился? Кабы не Ясь, Митя, да аз грешный, гуляли б нынче на твоих поминках.
Митька, которого эта печальная перспектива, судя по всему, пугала не очень, слушал, однако, внимательно. Он и сам уже заметил, что между ним и Дашей словно черная кошка пробежала. Слова же Ивана служили лишним тому подтверждением.
А ведь сначала все было по иному.
Стоило выдаться свободной минуте, и Даша буквально тащила Митьку куда-нибудь в кусты, провожаемая хихиканьем суровых дружинников, к которому, правда, примешивалась доля зависти. Особенно поначалу, когда женщин в отряде было еще немного. Надо признать, что картина и в самом деле была забавной. Рослый, длиннорукий Митька покорно влачился за деловитой и шустрой, как синичка, Дашей, стараясь приноровиться к её мелким, стремительным шагам, и от этого постоянно спотыкаясь.
Затем ветки смыкались за ними. Почувствовав себя скрытой от людских взглядов, Даша преображалась и коршуном бросалась на Митьку, со страстью, одновременно пугавшей и восхищавшей его. И вот это преображение
Теперь он страшно жалел о том, что, всецело отдавшись пожирающему его желанию, так и не собрался просто поговорить со своей любовницей. Хотя, если взглянуть трезвым взглядом, то особой вины тут за ним не числилось. О чем можно разговаривать с женщиной, если даже звук твоего возбуждает её до крайности. Так что, естественно, до поры все разговоры ограничивались вздохами, стонами и тем немногим набором слов, которым обходятся люди в таких случаях.
Но теперь все это было в прошлом.
Теперь роли поменялись, теперь уже Митька, улучив свободную минутку, все старался увести упирающуюся Дашу в укромное местечко. И суровые дружинники, лютые порубежники, ходившие по колено во вражеской крови, верхним чутьем сознавая глубину несчастья, постигшего их боевого товарища, отводили в сторону блудливые взоры, чтоб не оскорбить ненароком его чувств нечаянной усмешкой.
Да, пока еще Даша шла за ним, но словно по обязанности, и Митька отдавал себе отчет, что конец уже близок.
В человеческой природе заложено свойство, полагать источник своих бед всегда где-то поблизости, на расстоянии вытянутой руки, просто потому, что человеку, особенно сильному, трудно смириться с мыслью, что не все, происходящее с ним, ему подвластно. Что иногда борьба не имеет никакого смысла и способна только ухудшить ситуацию. А Митька, конечно, был сильным человеком, что бы там не буровил Иван про его истощенный вид.
Поэтому все его помыслы сейчас были устремлены на то, чтобы, наконец, поговорить с Дашей по душам. Митьке казалось, что стоит только объясниться с девушкой, и все вернется на круги своя. Это заблуждение поддерживало его дух и не давало впасть в полное отчаяние.
Однако Даша, как специально, избегала всяких разговоров, и после ставших теперь короткими любовных судорог, просто лежала рядом, и молчала таким молчанием, которое отшибало всякую охоту к беседам. Потому что говорить с ней было все равно, как говорить с придорожным камнем. Конечно, есть люди, мистически настроенные, способные вступать в диалог с неодушевленными предметами, но Митька был не из их числа.
В общем, Митька понимал, что Иван дергает его не из вредности, а, действительно, беспокоясь, понимая, что происходит что-то неладное, но от этого понимания ему было не легче.
Иван, словно прочитав его мысли, молчал.
Но разговор все-таки состоялся. И довольно скоро. Видимо девушки тоже ощущали в нем потребность. И как только Даша вернулась, они сами его завели.
Подруги сидели рядом на обрубке бревна, подпирая друг друга плечами. Первой слово взяла Вера. — Местные говорят, что завтра сеча великая будет.