Хроники Порубежья
Шрифт:
Иван, который ни за что не хотел расстаться со своим черным пальто, длинным как кавалерийская шинель, с меховым треухом на голове, еще как-то выделялся на фоне местных обитателей. Правда, очутись он сейчас на улице родного Кленска, то всей дороги ему было бы до первого милицейского патруля. Потому что, кроме пальто и треуха, костюм Ивана гармонично дополняли боевой топор с оттянутым вниз лезвием и клевцом вместо обуха, тугой лук на правом плече, и колчан полный острых стрел на левом. Свои щегольские полуботинки, не выдержавшие тягот лесной жизни, он сменил
Но где тот Кленск? А здесь Иван чувствовал себя как рыба в воде. Судьба оставленной в городе семьи его, кажется, тяготила не слишком. Хотя вспоминал он её часто, но воспоминания его были беспечальны. Он был за спокоен за своих детей, давно выпорхнувших из родительского гнезда. И не переживал за жену, объясняя это тем, что она как бизнес-леди, вполне проживет и без него, до той поры пока представится случай к возвращению. А что такой случай представится, Иван, на зависть Сане, ни секунды не сомневался.
Натуральный кузнец, как себя называл Иван, а он действительно в Кленске был кузнецом, при чем кузнецом старого разлива, по сути кустарем-одиночкой, хоть и числился в городской налоговой инспекции под пышной аббревиатурой ПБОЮЛ, вообще, несмотря на угрюмость внешнего облика, обладал легким характером, на взгляд Сани даже чересчур легким. Он быстро обзавелся множеством друзей-приятелей, а пуще того, подружек, с которыми и проводил свободные от боевой страды ночи, словно трудолюбивый шмель стараясь ни одну не обойти своим вниманием.
Естественно, что долго эта идиллия не могла продолжаться, так что, в конце концов, Ивана подловила родня очередной зазнобы, когда он, не мысля ничего худого, и насвистывая, по своему обыкновению, веселую песенку, возвращался под утро на родной бивуак. Встреча закончилась вничью. Иван отделался подбитым глазом и ухом, оторванным от шапки.
Воробей, который был в курсе всего происходящего в отряде, посоветовал ходить теперь с оглядкой, так как народ здешний тем и славится, что никогда не бросает начатого предприятия на полдороге и если уж решил кому-нибудь открутить башку, то непременно её открутит.
— Война всё спишет, — ответил неустрашимый Иван, на что воевода загадочно усмехнулся в рыжий ус.
Митька же, без сожаления расставшись в первые же дни лесной одиссеи с прежней одеждой, найдя её не слишком подходящей для условий партизанской войны, вместе с ней словно сбросил всё, что его связывало с покинутым миром, и теперь в широких бесформенных штанах из грубого полотна, заправленных в мягкие сапоги, сработанные из цельного куска кожи безвестным древнеславянским кутюрье, и в неладно скроенной, но крепко сшитой овчинной куртке, мехом наружу, выглядел так, будто и родился в этих лесах, в барсучьей норе. Да и не только выглядел, он и по ухваткам во всем походил на ребят Воробья.
Ну, круглому сироте Митьке было особо не о ком горевать. В Кленске, насколько Саня мог понять, у него не осталось ни одной живой души, если, конечно,
А вот у Сани всё было иначе. Случившееся он воспринимал как катастрофу. Каждую ночь ему снилось, что он по-прежнему обитает в своем времени и в своем городе, поэтому пробуждение вызывало у него чувство близкое к истерике. Но и наяву тоска не отпускала его, в голове бесконечно, словно рекламный ролик лохотрона, прокручивались события рокового дня, последнего в его нормальной жизни.
Теперь Сане казалось, что из всей череды прожитых им дней, этот день выделялся, как грязная клякса, которой обрывается недописанная рукопись со счастливым концом, которого ему не видать как своих ушей.
Он вспоминал этот день минуту за минутой, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, которая могла бы привести к разгадке и указать дорогу к дому. Это занятие превратилось в привычку, почти в манию. Саня чувствовал, что если так будет продолжаться, то все кончится тем, что он сойдет с ума. Но поделать с собой ничего не мог.
Вот и теперь, еще не проснувшись как следует, он принялся восстанавливать цепочку событий месячной давности и как всегда, безрезультатно.
Ответ снова не был найден, и Саня продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что, может быть, удастся уснуть снова и хоть на минуту перенестись в родной город.
Иван взглянул на Саню, лежащего с закрытыми глазами. — В прошлый раз ему, помнится, голая стюардесса снилась.
— Не понял, — Митька, угрюмый черноволосый детина, с косой, как у Наполеона, челкой, спадающей на бледный высокий лоб, в последний раз ширкнул клинком по камню, и отложил меч в сторону. — Если голая, то почему стюардесса?
— Пилотка-то, говорит, на ней осталась, — ответил Иван. — И карамельками угощала. Взлетные называются. Ел когда-нибудь?
— Где уж мне, — ответил Митька. — Я на самолетах и не летал никогда, только на вертушке.
— Хрена ли, — посочувствовал Иван. — Трудное детство. Ну, еще полетаешь.
Тут Митька удивился по-настоящему. — Иваныч, проснись. На чем полетаешь? Откуда тут самолеты?
— Ну, не век же нам здесь вековать.
— Боюсь, что век, — невесело произнес Митька. Видя его грусть, Иван сменил пластинку. — А сейчас, как думаешь, что Саньке снится?
— Сам же говоришь, эротика.
— Нет, — въедливо сказал Иван. Эротика, это понятно. А вот конкретно, с какой барышней у него эта самая эротика происходит? С блондинкой, скажем, или с брюнеткой? Слушай, а может быть с рыженькой?
— С лысой! — буркнул Митька. — Ясно, что с рыженькой. С Веркой, то есть.
— Нет, — прозорливо сказал Иван. — Не с Веркой, иначе б не сидела она тут с таким печальным видом, а спала бы рядышком. Так что, ему брюнетка снится, не иначе. Какая-нибудь интеллигентная замечательная женщина, с высшим образованием и круглой попой!