Хроники разрушенного берега
Шрифт:
– Жуткое состояние наступило. Голова кружится, дыма я хватанул изрядно. Надо бы отдышаться, просто отоспаться хотя бы, а где? Те все мои ночёвки – они вполглаза все. Это был у нас такой рабочий, Сергеич, он как-то пришёл к Славке-лётчику, помочился в ванну – да и лёг туда спать. Так ему, даже несмотря на то что перед этим он две бутылки водки выдул, там неуютно показалось. Пришлось ему тогда все Славкины костюмы в эту ванну свалить, чтоб ночевать в тепле и сухости. А у меня – ни водки, ни гардероба Славкина, весь я этой болотной жижей пропитался, одежда высохнет – хрустит на ходу, грязь с неё кусками отлетает. И сажа ещё на всём оседает: она, пока её дождём не прибило, просто
И так – километр за километром. Чёрная пыль под ногами, чёрная пыль в воздухе, чёрная пыль с веток деревьев. Жара, не оставляющая надежды на дождь. Тонкие струйки дыма то здесь, то там выбиваются из-под горелой щётки дёрна. Тлеющие обугленные руки кустов с пальцами-окурками, протянутыми к небу.
Этой ночью (уже четвёртой с начала пожара) Иванов снова ночевал у какого-то заболоченного озерца. Стало у него уже каким-то поведенческим стандартом – ближе к сумеркам отыскивать относительно влажное болотце и ночевать там.
Но пятое утро показало, что силы его совсем на исходе.
Не успел Виктор пройти километр по выбранному им маршруту, как понял, что у него кружится голова и он падает. В конце концов дым сделал своё дело – наступило отравление. Сел Иванов на какой-то обгорелый пень, посидел полчаса и принял решение прорываться к речке.
Полоса густой тайги тлела в тот день куда менее интенсивно, чем два дня назад. Эти четыре километра бурелома, тлеющего дерева, сумрака и дыма Виктор почти не запомнил.
– Это было как ад. Теперь я точно знаю, что это такое. Не сам ад, а какие-то подступы к нему, у попов хитро ещё называется, я читал… Я бы, если бы мог ещё пугаться, там раза два напугался бы до смерти, это точно. Например, когда толстенная покосившаяся и напрочь обгорелая лиственница вдруг сама по себе зачуфыкала-зачуфыкала, как автоклав на печке, затем треснула – и из неё полился вскипевший сок… Но я уже к тому времени не боялся ничего и поэтому не помер. Хуже всего у самой реки пришлось. Но я тут уже чистую воду и зелёные кроны видел сквозь гарь, поэтому мне всё нипочём стало. В голове почему-то крутилась дурацкая мысль: есть такая поговорка «На Севере ошпаренных гораздо меньше, чем обмороженных» – а я как раз в эти ошпаренные чуть не попал…
Река Ясачная, протекавшая в низине, практически не выгорела, пожар немного задел края поймы, но совершенно не затронул острова и прилегающую к ближним протокам часть. А ещё – река лежала в низине, и дыма над ней было гораздо меньше, чем в окружающем напрочь выгоревшем лесу…
Иванов вброд перешёл на ближайший лесной остров и – тут же развёл костёр.
– Надо было выстирать абсолютно всю одежду, что на мне, вымыть из неё болотную тину, просушить. Надо было попить чаю, свежего, заваренного, настоящего, индийского, «со слоном» – у меня в рюкзаке была жестянка. С сахаром. Да, и с галетами, у меня с собой было и то и другое. Воды чистой попить, потом чаю, потом снова воды. И просто выспаться, переодевшись во что-то сухое и чистое.
– Отдыхал я на этом острове почти сутки. Из них часов двадцать просто спал. В себя приходил, голова меньше болеть стала. Поймал на муху трёх хариусов, сварил уху, поел. Снова спал. Но понимал, что остановка эта временная
Проблема заключалась в том, что в устье Ясачной ничего жилого не было, а для того чтобы попасть в ближайший посёлок, надо было перейти в бассейн следующей реки – Бургаули. А это значит – снова пересекать длинный, пологий, но абсолютно выгоревший (а может, местами ещё горящий) хребет Томтор. Но в любом случае надо было сплавиться километров сорок-пятьдесят по реке до места, где бассейны рек близко примыкают друг к другу и где переход напрямую составил бы не больше пятнадцати километров. Там Иванов собирался снова связать плот и сплавляться уже до посёлка Слюдяное, откуда, собственно говоря, и снабжалась экспедиционная база геодезистов.
Плот из трёх сухих чозениевых брёвен Иванов связал с помощью пятнадцатиметрового репшнура, который в качестве НЗ всегда хранился у него в рюкзаке. Топориком и ножом выстругал веслообразный шест, которым в случае нужды можно было и подгребать, и двинулся вниз по реке. Шёл восьмой день его таёжных скитаний.
Сплав по мелководью на глубоко сидящем плоту оказался сам по себе отдельным приключением. Маневренных качеств у плота не было практически никаких, его регулярно приходилось тащить через перекаты. Но постепенно река набрала силы, и к намеченной точке Иванов вышел на второй день.
В этом месте пожар проходил какими-то полосами, поэтому через выгоревшее пространство идти пришлось совсем немного. Вопреки ожиданиям нетронуты были и отроги Томтора, потому Иванову пришлось искать путь через переплетённую чашу кедрового стланика, поднимаясь по долинке небольшого ручья. Оказавшись на вершине Томторского хребта, он огляделся и увидел, что дымное облако лесных пожаров висит далеко на юге – километрах в десяти от него.
А ещё – он вдохнул полной грудью воздух!
– С того времени я не сомневаюсь в том, что на свете самое вкусное. Это – чистый воздух, просто абсолютно чистый, каким я его поймал на вершинах Томтора… И ещё вода чистая.
Через день Иванов, спускаясь к Бургаули, обнаружил свежую тракторную дорогу. Через шесть километров он вышел на брошенный лесозаготовительный пункт, где увидел вертолёт Ми-4, мобилизованный райкомом партии на борьбу с пожарами…
История шестая. Несостоявшаяся зимовка
Заканчивался сентябрь 1968 года в верховьях реки Алтын-Юрях, правого притока Алдана. Берегами река полностью оправдывала своё название – «Золотая Речка». Золотыми были лиственницы по склонам высоких изрезанных сопок, золотыми были тополя в тонкой извилистой речной пойме, золотом отливали верхушки гор, уже чуть присыпанные первым осенним якутским снегом.
Золото было где угодно, кроме того места, где оно было по-настоящему нужно, – в отложениях речной гальки.
Прораб Алданской золотодобывающей экспедиции Амир Суханов сидел на берегу реки и ловил хариуса. Зачем он это делал – было не совсем понятно. Вроде как хариуса полагалось ловить, чтобы солить впрок, вялить до деревянного состояния и собирать в мешки, чтобы по зиме закусывать им ядрёное якутское пиво. Но ведь любому хоть три недели пожившему в тайге балбесу очевидно, что лучший хариус – это только что пойманный и поджаренный до хрустящей корочки на сковородке. Однако разве можно удержаться от рыбалки, если рыба ловится? Вот и таскал Амир «Харитонов» из чёрной быстрой реки, по которой плыли золотые иголки лиственниц…